Исаак Дунаевский. Красный Моцарт

Лидия Смирнова только что переболела тифом и, естественно, выглядела не лучшим образом. Она знала, что он приедет. Еще из поезда он послал ей письмо: «такая человечина не может умереть».

Она ждала чего-то необычного. А он увидел ее и сказал: «Фу, какая вы некрасивая». Вот такой он был ценитель женщин. Мог простить женщине все, кроме потери ее красоты. Человек, для которого женская красота — самое главное на свете, не может простить женщине некрасивости.

Они расстались. К тому же у Исаака Осиповича намечался новый роман, о чем он сам не вполне догадывался. Все это время ему продолжала названивать Наталья Николаевна Гаярина, несчастная в своей любви женщина, в письмах он давно целовал Прекрасную незнакомку. В общем, соблазнов было так много…

Два пути, три женщины

29 мая 1941 года Дунаевский уехал из Ленинграда с Ансамблем песни и пляски Центрального дома культуры железнодорожников на гастроли по Закавказью и Северному Кавказу. Это событие много раз откомментировали в письмах и сам Дунаевский, и позже его сын, и друзья Дунаевского. Каждый придавал этому событию разное значение.

То, что мне рассказал Евгений Исаакович, было совсем неожиданным и начиналось издалека-издалека — с первого класса Генички Дунаевского, для которого 25 мая 1941 года на Невском проспекте прозвенел последний звонок. Сын Дунаевского окончил первый класс. Оставаться в Ленинграде было неразумно. Подозрения на туберкулез у мальчика плюс естественная человеческая потребность летом сменить обстановку заставили родителей определиться с местом отдыха. Долго думать насчет жены и ребенка не приходилось. Под Москвой ждал огромный недостроенный «домик».

А вот у самого Исаака Осиповича планы были совсем другие. Он тогда возглавлял Краснознаменный флотский ансамбль в Ленинграде и Ансамбль песни и пляски ЦДКЖ в Москве. Лечил чужой пессимизм на море и на железных дорогах. Он был полон сил и энергии. Мир еще не перевернулся. Исаак Осипович чертовски устал от бесконечных партитур. Хотелось сменить шум басовых шумом моря. В итоге Геничку отправили на дачу во Внуково вместе с мамой. А отец с железнодорожным коллективом отправился на долгие летние гастроли.

Должность Дунаевского приравнивалась к генеральскому званию — руководитель ансамбля. Сам Лазарь Каганович звонит, хоть и изредка, и заказывает песни «Железнодорожный марш», «Романс железнодорожников». Великие мира сего почти рядом.

Каждый год в красном кремлевском кабинете, где шторы были пропитаны зловонием лозунгов, собирались «надзиратели за культурой» и коллегиально решали, куда направить тот или иной коллектив летом. Времена, описанные Ильфом и Петровым в «Двенадцати стульях», когда работники «очагов культуры» выбирали свою дорогу на юг исходя из соображений «личного счастья и выгоды», безвозвратно канули в прошлое. В цековских кабинетах за них думали долго и обстоятельно, будто в самом деле могли помочь увеличить трудно добытое счастье и обречь на него миллионы неохваченных трудящихся, разбросанных по окраинам невиданной империи. Мучились серьезно и оттого гротесково. Ильф и Петров подметили одну особенность: «красные» коллективы летом всегда отправляли в южные места поднатужиться, еще больше покраснеть, а «беловатые» коллективы — на север, чтобы поправить пролетарское чутье.

О блеск мысли людей с начищенными наганами! Строгое распределение счастья по всей огромной территории Союза. Как масло или хлеб. Музыка Дунаевского стала бесплотным эквивалентом счастья. Ее раскладывали по тарелкам радиопередатчиков по каждой области — и так по всей огромной территории счастья. Миллионы людей тянули свои руки, чтобы принять драгоценный дар. О как сладка, как сказочна была жизнь!

* * *

Отгремели старые песни, жена с сыном Геничкой остались где-то позади на даче во Внукове. Островерхие крыши дачных домов скрылись в туманной дымке. Впереди маячили новые горизонты. Чем ближе к ним приближался поезд — тем дальше они становились. Вот она — формула счастья. Оно где-то рядом, и, кажется, услышав его гармонию, протяни руку, возьми скрипку и сыграй мелодию — и все сразу становится простым. Нужна бумага, чтобы записать мелодию. Где те слушатели, что оценят, поймут эту гармонию? Мелодию исполнят и забудут, женщину полюбишь и остынешь… Весь мир из одних взлетов и падений. Счастье — только иллюзия. Где его добыть Стаханову сердечных побед?

Состав едет, издали слышимый не громыханием колес, а пиликаньем скрипок и какофонией звуков. На каждой станции сбегаются мальчишки — слушают, что за чудныˊе дяденьки едут. Все в пиджаках, с галстуками. Черно-белое кино. Никогда местные жители не видели столько интеллигентных людей вместе. Примета эпохи. Человек в шляпе — почти жираф. А тут еще и с инструментами. Такая редкость в средней полосе России.

В вагонах танцоров и музыкантов — хохот. А Дунаевский про это время напишет своему педагогу — директору гимназии, в которой он учился при царе: «Все эти годы такие тяжелые, как я их мог перенести?»