Исаак Дунаевский. Красный Моцарт

В то время не принято было освобождать чувства от идеологии. Поэтому появлялись песни о Родине, песни о счастье. Все эти слова для Дунаевского значили прежде всего одно — любовь. По сути, его песни были рождены женщиной и были приношением к ногам женщины. Песня о Родине — это гимн любви мужчины к женщине.

Алхимическая смесь. Дунаевский нашел формулу шума времени. В его песнях было всё: и трепещущая занавеска в коммунальной квартире, и туго надутый парус на китобойном судне на границах родины. Он даже сыграл шум времени. Кто-то справедливо называл его Мичуриным в музыке.

* * *

…Дунаевский как руководитель имел отдельное купе для отдыха и отдельное для работы. В поезде все тряслось: женщины, стаканы, музыкальные инструменты, слова. Все смешивалось в один невообразимый коктейль. Жена с любовницей, друг с недругом, «враг народа» со «строителем светлого будущего», марш с вальсом. На Дунаевском лежала обязанность все это постоянно разбирать и классифицировать, выделяя из мира хаоса вереницы мелодий.

Каждый день Исаак Осипович садился за письма. Часть из них улетела назад — по пройденной поездом колее, во Внуково — Зине и Геничке. Как они там жили? Дачники.

Позже, во время войны, придет письмо Зине, в котором Дунаевский скажет, что с ним связался Федя — Федор Федоров, минский физик, умница, голова-палата. Так впервые промелькнет на горизонте исследователей этот человек, добрый друг их дома. Не просто Федя. Большой Бобочкин друг, беззаветно в нее влюбленный. Был бы рад «украсть» ее у Дунаевского, увезти в свой Минск, чтобы погрузить в царство законов притяжения и падения, отталкивания и поверхностного натяжения. Весь мир держится на этих законах — притяжения и отталкивания.

Что говорят о человеке за его спиной? Дунаевский примерно догадывался, что говорили о нем. Он не был человеком-невидимкой. Судачили много и с удовольствием. С каждой новой женщиной в его окружении волна сплетен подымалась, как девятый вал, грозя в этот раз окончательно похоронить под собой. С кем мог, с теми Дунаевский объяснялся открыто и резко.

Зинаида Сергеевна оказалась в очень тяжелом положении. Она знала, что в гастрольную поездку он отправился и с Зоей Ивановной Пашковой, и с Натальей Николаевной Гаяриной.

Вмешательства в свои личные дела композитор не переваривал. А ведь так было легко угодить в ловушку, расставленную партией. Чуть только положил в карман красный билет — все, считай себя камикадзе. Тут же твоя личная жизнь под контролем. Жена имеет право прийти в первичную партийную ячейку и пожаловаться на мужа. И вот если Дунаевский вступит в партию, то сразу же — при его-то характере, с его-то увлечениями — большевики моментально обретут инструмент воздействия. Чуть что не так, его вызовут и скажут: «Что ты себе позволяешь? Ты идешь вразрез с курсом партии». И ничего никому не объяснишь. Прощай, гармония. А ведь свобода — главное завоевание художника.

Его письма тех лет — это бесконечные попытки объяснить себе и Бобочке систему своей души. Он выработал своеобразную теорию, разделил всех мужчин на три категории.

Дунаевский писал, что его губит в семейной жизни проблема страсти, голос плоти.