С человеческим существом нельзя обращаться после смерти как с дохлым псом. Нельзя бросить его останки на произвол судьбы, забывая о том, что регистр бытия того, кто носил имя при жизни, должен быть сохранен актом погребения после смерти[538]
,– так резюмирует основной конфликт пьесы Софокла автор, которого не упрекнешь в излишнем морализме и сентиментальности. Но похороны не только подтверждают принадлежность умершего к человеческому роду, и, тем самым, принадлежность оставшихся к человеческому социуму; похороны, отмечая необратимость перехода от жизни к смерти, фиксируют смерть как событие, которое имеет отношение как к Богу, так и к другим людям, которое носит нередуцируемо социальный и теолого-политический характер. В свидетельствах западных военнопленных встречаются полные ужаса упоминания о том, что советские хоронили своих умерших без какой бы то ни было религиозной церемонии, то есть – в глазах представителей западной культуры, – без какого-либо уважения к их человеческому достоинству[539]
. Что же отличает смерть человека от смерти человеческого организма?Человек никогда не умирает лишь как частное лицо, человеческая смерть всегда имеет публичное измерение – в отличие от животных, чья смерть происходит на биологическом уровне, невидимом наблюдателю, сокрытом от любопытных глаз. Хайдеггер, как известно, считал, что животные не умирают в собственном смысле, а лишь издыхают, «околевают»[540]
, поскольку они лишены дара слова и тем самым не способны воспринять «смерть как таковую»[541], а человек – если рассматривать его как Dasein – околеть, то есть умереть на сугубо биологическом уровне – не может. Смерть человека несводима к биологическим процессам: остановке сердца, гибели клеток мозга. Смерть не фиксируется приборами, аЗдесь мы еще раз сталкиваемся с апорией, связывающей язык и смерть: язык не может высказать смерть во всей полноте вызываемого ею распада смыслов, но в то же время сущность языка, сущность речи предполагает возможность и необходимость говорить об умирании, о смерти, об умерших. Язык, который называет отсутствующее, неявленное и тем самым делает его явленным, то есть в некотором смысле присутствующим, сущностно связан с хранящей и удерживающей функцией памяти, а ведь память – это одна из основных форм посмертного бытия. Пока мы помним об умерших – они ушли в небытие не до конца, наша связь с ними не разорвана. В этом смысле мы, помнящие, – всегда выжившие (superstes), мы обязаны стать свидетелями (testis) для тех, кого нет. Пусть мы не можем ни помнить, ни свидетельствовать о смерти другого – как его собственной[542]
, пусть память и слово не смогут закрыть то зияние в мире, которое остается после его смерти, мы можем помнить о жизни других, мы можем свидетельствовать о том, что они жили, мы можем дать имя их абсолютному отсутствию.Библиография
Работы Гуссерля и Хайдеггера
SZ –
GA 29/30 –