Искусство и революция. Эрнст Неизвестный и роль художника в СССР

Мы должны оценить достоинства и недостатки такого метода. Он легко допускает вульгаризацию. Демонстрацией внутренностей мало чего добьешься, кроме чувства содрогания. И если бы оригинальность Неизвестного измерялась только этим, о ней не стоило бы и говорить.

В таких произведениях, как «Шаг», Неизвестному удалось найти новый способ формализации. В отличие от Микеланджело, его упрощения и искажения почти не имеют отношения к видимой внутренней и внешней структуре тела, как не имеют отношения и к мелодраматичной претенциозности экспрессионизма или к поиску чистой формы в надежде найти определенные формальные архетипы, применимые ко всем структурам и событиям. Упрощения и искажения вырастают из осознания биологического единства всех частей тела, видимых и невидимых, мышечных и электрических, свойственных жизни и смерти. Все мыслимые пути развития Неизвестного как художника начинаются в этой точке. В ней физическая природа человека предстает вместилищем его вселенной, а противоречия – условием жизни.

«Торс гермафродита» – более сложное и менее привлекательное произведение, чем «Шаг». Это соединение разных органов и конечностей: мужских ног, полой матки, женской груди, механических плеч. В отличие от «Адама», «Торс гермафродита» имеет мало общего с позитивным удовольствием от секса и гораздо больше – с ощущением усилия, с борьбой за выживание. Разнородность его составных частей предполагает выход за рамки индивидуальности. Я бы сказал, что в виде фантастически податливого и уязвимого человеческого тела эта скульптура представляет семью, народ, человеческую расу, – не будь значение всех этих слов искажено ложной моралью. Полюсами напряжения, как всегда у Неизвестного, выступают жизнь и смерть, грудь и полость, напряженные бедра и зияющий живот. Так люди умирают в битве, думая о детях. Так детей убивают на глазах у беспомощных родителей. Так люди объединяются в сопротивлении – в сопротивлении, которое мы можем обнаружить в самом теле – при условии, что мы отбросим ложные идеологии и не позволим им себя морочить.

Все ложные идеологии полагаются на бездумный оптимизм, отрицающий неизбежность противоречий и, следовательно, саму жизнь. Оптимизм должен быть конкретным. Эксплуатации можно положить конец. Противоречия должны стать условием жизни и развития, а не причиной смерти и безысходной депривации. Единственной утопией является смерть, потому что в ней нет противоречий. Неизвестный, который знаком со смертью лучше многих, прекрасно это понимает. Отсюда его «Человек, сдерживающий себя».

Человек расколот внутри себя. Этот раскол может либо разрушить его, либо создать. Одно бедро преисполнено силы, другое – атрофировано. Одна рука на месте, другая – ампутирована. Таковы условия нашего существования, признаем мы это или нет. Мы не должны искать объяснения или утешения, обращаясь к Богу, первородному греху или любому другому религиозному аргументу. Мы должны искать только новые возможности. Скульптура утверждает это, снова отсылая нас к воображаемому органу внутри – к органу, который в общих очертаниях удивительно напоминает настоящее, не символическое сердце.

Наконец, посмотрим на человеческую руку, какой ее видит Неизвестный.

Ее жест напоминает руку Бога в «Сотворении Адама» Микеланджело из Сикстинской капеллы. Но это не рука Бога, сотворенного по образу человека. Это рука человека, сотворенного по образу его шрамов, его труда, его машин, его интеллекта, его воли к жизни, которая тверже скалы, и его желаний, более сложных, чем его анатомия.

Эрнст Неизвестный. Рука. Рисунок. 1965

В прошлом я нередко сравнивал одних художников с другими, как бы помещая их в конкурентную среду. Я говорил, например, что Х – самый значительный европейский художник после Y. Эта формула, предлагающая сознанию читателя соблазнительно короткий путь, не совсем лишена смысла. Однако теперь я считаю ее глубоко ошибочной: не потому, что мое суждение может оказаться ошибочным – абсолютных и вечно справедливых суждений не существует, – а потому, что понятие конкуренции чуждо духу современного искусства.

Когда общественное положение художника было положением ремесленника или уникального мастера, дух конкуренции стимулировал творчество. Сегодня положение художника изменилось. Его ценят уже не как изготовителя своих работ – его ценят за качество ви́дения и фантазии, которые в них выражены. Он – в первую очередь не создатель искусства, а пример человека, ставшего таким примером благодаря искусству. На оценочном и философском уровне это справедливо даже при капитализме, где к произведениям искусства относятся так же, как к любому другому товару. Новая роль художника не предполагает сравнения и конкуренции. Художник, строго говоря, не может состязаться за то, чтобы представлять Человека. В капиталистических странах существует противоречие между этим призванием – истинным призванием художника – и тем, что над всем художественным творчеством господствует рынок искусства, разрушающий столько талантов и рождающий среди художников столько подспудного отчаяния.