Искусство видеть. Как понимать современное искусство

Скульптура, которая в 2014–2015 годы была выставлена на ретроспективе Гобера «Сердце – не метафора» в Музее современного искусства, представляет собой сделанный из воска муляж мужской правой ноги, отрезанной ниже колена и торчащей из белой стены галереи на уровне пола. Из ноги торчат настоящие человеческие волосы, на ней темно-серая брючина, светло-серый носок и старый коричневый кожаный башмак, указывающий носком в потолок. Нога слегка вывернута наружу, как будто она расслаблена или упала, или как если бы владелец ноги как раз засыпал, и тут стена разрезала ее надвое. Серая брючина подвернута и слишком коротка; она открывает взгляду широкую полоску волосатой бледной плоти, указывая на то, что на ее бедняге-владельце надеты дешевые поношенные брюки, которые ему коротки.

«Нога без названия» оставляет ощущение насмешливо-ироничной непристойности, которое дополняли другие произведения Гобера на выставке в MoMA, например «Без названия (Мужчина, выходящий из женщины)» (1993–1994). Эта чудовищная скульптура Гобера, сделанная из воска, человеческих волос и кожаного ботинка, связывает «Ногу без названия» с двумя известными живописными полотнами – эротическим шедевром Курбе «Начало мира» (изображенные крупным планом женские гениталии) и сюрреалистической картиной Рене Магритта «Пронзенное время» (дымящий паровоз, выезжающий из камина). Произведение «Без названия (Мужчина, выходящий из женщины)» – волосатая мужская нога без штанов, но в носке и ботинке, которая вылезает не из камина, а из вагины сделанного из воска обнаженного женского торса. На выставке в MoMA эта скульптура была приделана к полу в одном из углов галереи.

Сама по себе «Нога без названия» кажется скорее жалкой, чем вульгарной или непристойной. Единственным расположенным поблизости от нее произведением искусства был неглубокий пустой шкаф без дверей, врезанный в стену галереи. Как и «Нога без названия», шкаф был усеченным, ненужным, безнадежным и брошенным – хотя он при этом как будто балансировал на грани извращения.

«Нога без названия» также казалась весьма безжизненной. Но ведь бездействие – часть движущей силы скульптуры, ее ироничной шутки, которая, как и все репродукции живых объектов, достигает апофеоза, когда вы напрасно ждете, пока она придет в движение, думая, что если терпеливо стоять, наблюдать и ждать – как вы и сделали бы, если бы увидели серебряную монету, приклеенную к половице, – то вы увидите столь же озадаченную реакцию других зрителей. Различные ассоциации, которые вызывает «Нога без названия» – включая винтажные протезы, скульптуры сюрреалистов и дадаистов и смотровые окна, – позволяют унылой, придурковатой простоте и комической ненужности данной работы вобрать в себя идею реди-мейда, выйти за ее пределы и даже посмеяться над этим понятием. Эти качества накапливаются в геометрической прогрессии, многократно усиливая исходящее от скульптуры ощущение иронии и умалчивания, которое, особенно в общем контексте выставки «Сердце – не метафора», пронизывают «Ногу без названия» томительной меланхолией и раздражением как от зудящего укуса, который не почесать. Возможно, это и делает скульптуру Гобера своего рода фантомной конечностью современного искусства.

Глава 14

Превращение

Ричард Таттл: Белый шарик, синий свет

Инсталляция «Белый шарик, синий свет» (1992; ил. 13) Ричарда Таттла, показанная в рамках ретроспективы в Музее американского искусства Уитни, состояла из надутого белого шарика, прикрепленного на стыке белой стены и голубоватого пола галереи. Прозаический парадокс: шарик был слишком тяжел, чтобы сдвинуться даже от поднятого прохожими ветра, и он просто упал, осел на пол и, прижимаясь к стене, умирал. Колеблющаяся, нарисованная карандашом линия, похожая на неподвижную обвисающую нитку, ползла вверх по стене, привязывая шарик к высокому потолку. Эта линия заставляла посмотреть наверх, будто устремляя взгляд на крышу, с которой только что спрыгнул или упал человек. Таттл осветил эту сцену тусклым синим светом, напоминавшим о ложащихся на снег сумерках, – светом, который как будто бы тоже медленно умирает. Невдалеке разместили несколько других небольших работ Таттла – картин и барельефов (от каждого из этих экспонатов шла к потолку одинокая карандашная линия), рядком прикрепив их к этой же стене всего в паре сантиметров над полом. Они висели там, как неподвижные воздушные змеи в безветренный день. Увидеть эти сиротливые работы можно было, только опустившись на колени, как будто присев над жертвой несчастного случая.