Дай, Хиральда, волю слезам,мавританка, склонись величаво:видишь, крылья раскрыла славаи тореро несет к небесам.Огнекрасный корриды сын,как рыдает твоя квадрилья
{166},как скорбит безутешно Севильяв эти горестные часы!Омрачилась твоя река,и, зеленую косу откинув,обрывает цветы апельсинов,и роняет на гладь песка.«Ты взмахни, тореро, рукой,попрощайся с моими судами,и с матросами, и с рыбаками:без тебя мне не быть рекой».Приоткрылось небо в цветах,и архангелы сходят на землю,короля матадоров подъемлюти несут на согбенных плечах.«Подари мне, Пречистая, взгляд,льются крови моей потоки,были смуглыми эти щеки,стали белыми, словно плат.Погляди на меня, погляди,я рубиновым поясом стянут,и горячие розы не вянутна разбитой копытом груди.Ожерельями перевяжи,как жгутами, глубокие раны,чтобы вместе с кровью багрянойне ушла незаметно жизнь.Чудотворная дева, Любовь,словно рогом, пронзенная в лоно,будь к слуге своему благосклонна,дай взмахнуть ему шпагой вновь,чтоб, исполнившись юных сил,во главе счастливой квадрильипо аллеям своей Севильигорделиво он проходил».
Из книги
«ПРОЧНАЯ КЛАДКА» (1926–1927)
Перевод Ю. Корнеева
ЯШМОВЫЙ КОНЬ
Четыре ветра, порох, сталь и пыль,и взвился зверь, которого стреножилв латинском кротком море мертвый штиль.Чуть на дыбы скакун из яшмы встал,как горизонт под ним зажегся, ожил,чешуйчатым порфиром заблистал.Береговые крепости в смятеньевзметнулись над кровавою волнойгубчатой гривой из плюща и тени.Трубят тритоны, эхо вторит гулом,и, как серпом, ущербною лунойнаяды отсекают хвост акулам.И души неотпетые — улов,украденный у коршунов пучиной,всплыв, закачались на гребнях валов.Вскачь солнце мчит, и в устьях реквода, вторгаясь в бухты с яростью бычиной,таранит лодки и кренит суда.Шальной прибой рога о ветер точит,а море-конь рвет удила свои,и, буйно взгорбясь, прыгнуть в небо хочет,и, океаном став, кипит и бродит,и рай волной захлестывает —и на море в гидроплане бог нисходит.