Испытание временем

— Дорогой Иойлик, — говорит он, — у меня к вам просьба. Возьмите меня за руку, выведите на двор и дайте им разорвать меня на части. Бейте, топчите, пока не вышибете из меня дух. Но здесь не кричите, моя жена уже шестые сутки умирает… Не меня, ее пожалейте…

— Квейта умирает? Что же вы молчали?

Он стремительно отбрасывает картуз на затылок и широко разводит руками.

— Язык у вас отнялся, не могли мне раньше сказать, или Иойлик уже последний человек, бандит без сердца? Передайте ей эти мятные лепешки, в Бухаресте врачи отпускают их на вес золота. Десять лей коробка! Что ж вы стоите, нате, возьмите.

Я незаметно выхожу из комнаты и через перила заглядываю во двор. Трехэтажное каре квартир с открытыми лестницами сплошь усыпано людьми. Они виснут на балконах, свешиваются с окон, кучками толпятся у ворот. Несмолкаемый гул голосов пеленой нависает над домом. Я долго не могу собраться с мыслями, понять Иойлика-контрабандиста. Что ему надо? Убить Нусона или посмеяться над ним? Он начал с угроз и кончил подарком. С каждым словом спадал гнев, и грозные крики сменялись сочувствием.

Откуда у бедняги Нусона такое спокойствие? Он не просил пощады и лишь слабо усмехнулся. Не этим ли смутил он Иойлика?

Я гляжу сквозь перила на двор, и кажется мне, что там ждут, когда я выложу им правду, но как заговорить, когда кружится голова? Это, должно быть, с непривычки, я никогда не произносил речей с третьего этажа.

Внизу кто-то вопил во все горло:

— Что его жалеть, не человек он, а американская змея! Есть такая гадина на свете, подберется к корове и до капли высосет все молоко.

Нельзя дольше молчать, враги Нусона должны узнать правду, я не скрою от них ничего. Все подняли головы и слушают меня.

— Я, квартирант Нусона, частный учитель и к тому же бедняк, свидетельствую перед богом и людьми, что Нусон переступил закон революции не от счастливой жизни: умирает его жена…

Головокружение и робость прошли, я говорил и удивлялся, откуда у меня взялись силы и твердость. Речь моя лилась свободно, уверенно, как у завзятого оратора. Не помню уже, что я тогда наговорил, — меня прервал один из соседей. Он высунул из окошка изрытое оспой лицо с рыжими обкусанными усиками, сложил руки трубочкой и раздельно прокричал:

— Довольно воровать и фальшивить, республика требует благородства и святости! К позорному столбу врагов нового строя!

Все согласны с ним, зло надо душить в самом начале, не дать ему разрастись. Смыть позор, чтобы следа не осталось.

Я набираюсь храбрости и продолжаю. Не может быть, чтобы бедняки не поняли друг друга.

— Я понимаю вас, граждане обновленной России, вы проклинаете свое прошлое, ополчаетесь против всяческих пороков и провинностей.

— Да-да, — подтверждает мой рябой сосед с обкусанными усиками. — Пусть с меня берут пример: посадили, наказали, теперь я чист.

Он был агентом страхового общества и разорил его. Вкупе с инспектором составлял фальшивые акты о пожарах и богател. Революция вернула ему свободу задолго до отбытия наказания, и он поверил, что искупил свою вину.

Жилица третьего этажа, немолодая акушерка, надевает пенсне, подбоченивается для важности и выставляет свою полную грудь. Красный чепчик на макушке довершает ее сходство с индюшкой.

— Я тоже имела доходное дело, — кается она, — недурно зарабатывала в моем чуланчике. Клиенток хватало, дело, слава богу, не новое, пятнадцать лет практикую. Обрабатывала за день двух-трех девочек и на этот честный заработок могла воспитывать моих детей. Довольно, сказала я себе, что похвально при царизме, не годится для республики. Если я какой-нибудь несчастной и помогу, то только из любезности. Делать одолжение мне никто не запретит.

Я не мог с ней не согласиться, она права. Революцию надо беречь как святыню, но как быть, если выхода нет? Когда надо спасти жизнь жены? Неужели ради счастья и благополучия человека нельзя поступиться долгом и даже совестью?

Я стал вдруг заикаться, слова застревали, точно встречали препятствие на пути. С чего бы это? Уж не рябой ли агент с обкусанными усиками мешает мне? Да, да, он, один лишь его взгляд путает мои мысли, и речь иссякает.

— Флюгер несчастный, куда ветер подует, туда и вы, — бросает мне квартирантка первого этажа. Ее презрительный взгляд и угрожающе вскинутый кулак еще больше лишают меня уверенности. — Почему вы этого не говорили, когда я спасала свое счастье? Мне вы читали мораль, несчастный балбес!

Виновником ее счастья был сосед, которому она отдалась, обеспечив себя свидетелями. Мнимый насильник должен был выбирать между браком и тюрьмой. Парень просил моего совета и помощи, и я вступился за него.

Екл-грузчик тоже против меня.

— Бросьте эти штучки, — гнусавит он, — нашел чем удивить… Что значит «нет выхода», надо умереть, но не сдаваться!