Испытание временем

Это было давно. Помнится бледное осеннее утро. Ставни в доме заперты, двери на запорах, на столе с ночи горит лампа, в маленькой спаленке пламенеет свеча. До меня доносится запах жареных пирогов и стук ухвата на кухне. Хочется встать, скорей отведать пирожка с капустой, и жаль расстаться с постелью. В ставне три дырочки, три круглых отверстия, утро вливается в них светлыми струйками. С улицы доносятся глухие удары и редкое щелканье, словно камешками и булыжником запускают в соседние крыши. Дедушка останавливается у окошка, долго прислушивается и что-то шепчет бабушке. Все ходят на цыпочках и, кажется, плачут. Тревога охватывает меня, и я забываю о пирожках. Из кухни слышится стук, хлопает дверь, и врывается громкий голос матери. Ее о чем-то расспрашивают, уговаривают остаться, шепот дедушки, бабушки сливается и в спаленку доносится протяжным «шу-шу-шу». Шаги мамы приближаются, она спешит ко мне. «Вставай, пойдем домой!» Она поднимает меня с постели, быстро одевает, кто-то сует мне в руку пирожок, и мы уходим. Давно уже день, а улицы безлюдны, ни души. Где-то швыряют камни по железным крышам, и слышится цоканье подков о мостовую. Мама ускоряет шаги, я едва поспеваю за ней. Мне трудно бежать, грудь словно обручами сковало, и больно колет в боку. Хочется плакать, сердиться, оторваться от руки матери и не трогаться с места. «Собери свои силы, — шепчет мама, — в городе погром, слышишь, стреляют… Нас могут убить… Казак налетит и шашкой изрубит».

Я бегу, ковыляю, прячусь за спиной матери от казаков и пуль. И сейчас, как тогда, грудь скована словно обручами, и угроза нависла за спиной.

— Я выйду, Нусон, и выложу им всю правду. Они поймут нас. Я — ваш соучастник — разделю вашу судьбу. Страна наша начинает новую жизнь, если признают нас виновными, пусть сметают с лица земли.

Нусон усмехается, губы его бледнеют, и кажется, что на мертвом лице доцветает улыбка.

— Это вам не поможет, учитель, я буду отрицать все с начала до конца. Вы должны жить, на кого я оставлю свою бедную страдалицу… Хоть бы вы меня пожалели.

Голоса за дверью умолкают, и в окно раздается спокойный стук.

— Откройте, Нусон, это я, Иойлик.

Иойлик-контрабандист широко открывает дверь и забывает ее закрыть. К порогу устремляются люди, облепляют окно, теснятся, кружатся, но в дом войти не смеют. Он входит, высокий, широкоплечий, с длинными мускулистыми руками, тяжело ступая в своих грубых смазных сапогах. Пол на шаги откликается скрипом, толпа под его взглядом редеет. На нем синяя китайковая блуза и сдвинутый на лоб картуз. Рядом с ним маленький Нусон со впалой грудью и серыми печальными глазами кажется карликом.

Иойлик засовывает правую руку в карман, пальцем левой поддевает козырек, и фуражка спадает на затылок.

— Поздравляю, реб Нусон, вы стали в добрый час вором. Где ваша совесть, паскудный человек? Как вы еще смеете в глаза людям смотреть, я провалился бы на вашем месте сквозь землю. Думаете, это вам сойдет? Ошибаетесь, не знаете Иойлика-контрабандиста. Мы не дадим позорить наш дом, кончился старый режим, мы сами расправимся с вами.

Он орет во всю глотку, каждое слово ядром вылетает из железной груди и эхом разрывается во дворе. Нусон смотрит на него без тени страха, не сводит с него глаз и улыбается.

— Не баюкайте себя сладкими песенками, — продолжает он, — этот номер вам не пройдет. Никто вас не пожалеет, а я — меньше всего. Когда вас будут рвать на части, топтать ногами, я тоже ткну в вас сапогом. Будь у меня револьвер, я пристрелил бы вас без тарарама. Подохли бы и без музыки. Важная персона, устрой ему самосуд в присутствии всей улицы.

Он озлобленно плюет и сердито растирает плевок сапогом.

— Я предлагал вам, трефная душа, кусок хлеба, честный заработок, просил вас помочь мне расторговаться, — что вы мне на это ответили? «Времена царизма прошли, пора стать честным человеком…»

Печальный взгляд Нусона изводит Иойлика, он отплевывается и сдвигает картуз на глаза.

— Не смотрите на меня детскими глазами, не прикидывайтесь ребенком, Нусон, вы этим меня не разжалобите… Да, да, я честнее вас. Тысячу раз честнее. Я не краду у бедняков последнюю каплю молока, я торгую своим товаром. Тружусь, и тяжко тружусь. Пройдитесь вы между русской и румынской пограничной охраной, попробуйте, — может быть, вам повезет. Что значит «стать честным человеком», разве контрабанда — моя профессия? Я пролетарий, мое дело — взять быка за рога и свернуть ему шею. На бойне большего не требуют. Но один раз в месяц имею я право повидать мою жену? Она не хочет выезжать из Бессарабии, русский рубль ей не по душе, подай ей лею. Не разводиться же из-за этого, едешь к ней. Даром тебя никто не обслужит: солдатам плати, офицерам дай, расходы немалые, — спрашивается, почему мне не взять с собой немного товара? Это вы называете контрабандой?

Нусон берет великана за пуговицу и еще глубже заглядывает ему в глаза.