Испытание временем

— Фе, Шимшон, — не сдается дайон своему врагу, веселье Янкеля коробит его. — Я не ждал этого от вас… Что значит «не в постах и молитвах дело»? А в чем же?

— В человечности, — уверенно отвечает отступник.

— Правильно, — соглашается Юдель. — Не дело одну руку простирать к богу, а другую запускать в чужой карман.

— У нищих, — усмехается Смоляров, — общий язык.

— Не чваньтесь, реб Бенцион, своим богатством, — вступается за нищих Шимшон. — Я знаю вас… Вы из тех, кто правого продает за серебро, а бедного — за пару сандалий. Вспомните слова Амоса: «Ненавижу, отвергаю праздники ваши и не обоняю жертв ваших… Удали от меня, Израиль, шум песней твоих, ибо звуков гуслей я не буду слушать!.. Пусть, как вода, течет суд и правда, как сильный поток…»

Его слушают со вниманием, одни с тайной, другие с явной радостью. Он стоит перед ними, возмущенный и гневный, в стремительном движении высоко подняв руку… Он не видит, как лица одних вытягиваются, других зажигаются злорадством, не слышит за своей спиной шагов хозяина. Еретик и пророк, — что ему до них?..

— «За то, что вы попираете бедного, — продолжает он, — вы построите дома из тесаного камня, но жить в них не будете… И придет на тебя, Израиль, бедствие, ты не узнаешь, откуда оно, нападет на тебя беда, которой не в силах ты будешь отвратить, придет на тебя пагуба, о которой ты и не думаешь!..»

— Ты неплохой проповедник, — прерывает его Гомберг. — Кто тебя научил этому? Отец твой простак, невежда, раввинов среди родни твоей тоже нет, откуда это у тебя?

— Каждый еврей обязан знать это.

— Не находишь ли ты, что сын Дувида-портного стал слишком дерзким? Произносит возмутительные речи, черт знает какую мерзость, и еще кичится! Понимаешь ли, несчастный, что ты говоришь? За такие слова один путь — на виселицу!

Шимшон не возвращается к бормашине, он смотрит прямо в глаза хозяину и спокойно отвечает:

— Это — слова Исайи и Амоса. Я только повторил пророков.

Пророков? Гомберг опускает глаза и глубоко засовывает руки в карманы.

Юнец этот здорово пристыдил его.

— Пророков? Гм… гм… Хорошая у тебя память на пророков, я в хедере еще перезабыл их. Как бы там ни было, нам надо, Шимшон, расстаться. Болтать о братстве, о чепухе, о справедливости хорошо на синагогальном дворе. Не спорю, в торе у нас написано, что все евреи — братья, дети одного отца… Но если это уже написано, зачем повторять всуе? Люди могут это принять за призыв к мятежу. Таких людей, как ты, лучше всего направлять к воинскому начальнику.

Гомберг поднимает глаза и ждет одобрения. Но все, даже болтливый Янкеле, молчат.

— Лучшего учителя вы ему не посоветуете?

Это вмешивается Ефим Исакович.

— Вы уже тут как тут! — еле сдерживаясь, говорит хозяин. — Будьте спокойны, вам эту школу пройти не придется. Вы, правда, тоже изрядный фантазер, но что разрешается вам, то нельзя позволить сопляку.

— Послушайте, Марк Израилевич, — горячо говорит вдруг инженер, — мудрствования Талмуда о справедливости и братстве меня не занимают. Я не хочу больше быть свидетелем ваших гадостей. Вы перевели сегодня стрелку часов на полчаса и потребовали, чтобы подлость эту разделил и я. Рабочие предупреждены… Я не могу больше у вас оставаться… Пойдемте, Шимшон, к воинскому начальнику…

У ворот их догоняет Мунька:

— Погодите, Ефим Исакович, и ты, мечтатель, мне с вами по пути.

ИСПЫТАНИЕ ВРЕМЕНЕМ

Воспоминания

1

Пути мечтателя неисповедимы!

Судьба увела Шимшона из родных мест в большой, клокочущий непокоем город, сотрясаемый благодатной грозой революции, и возложила на юнца нелегкое бремя судить и рядить во имя грядущего. Для неискушенного сердца и ума, напоенного мудростью толкучего рынка и сообщества Юделя-комиссионера, Авремла-дайона и шапочника Меера-Бера на заводе Гомберга, пришла пора испытаний.

У революции свои призывные колокола, вещие силы, зовущие отстоять славу и благо человечества. Они намечают пути прямые и окольные к истине и справедливости, но где мечтателю их разглядеть, узреть в пурге дали, в грозном трепете моря — границы неба и земли? У революции нет догматов, и творится она в кои веки душой и сердцем самоотверженных людей. Легко ли неопытной душе это почуять и не оступиться, ведь новичку в революцию шел двадцать первый год…

Кому дано было окунуться в поток народного гнева, в водоворот веками подавленных сил, не забудет ту пору тревог и надежд. В мыслях будет жить великое смятение, памятное для близких и дальних потомков. Быть свидетелем революции, ее понятым, быть вправе сказать, что великий вихрь страстей не оставил тебя безучастным, — немалая честь, но где уж мечтателю донести до потомков всю правду без изъяна. Его ущербленному кругозору дано судить о победах и поражениях лишь по вздыбленному прибою и отголоску далекой волны.

Автор предвидит справедливые укоры современников, упреки читателя: «Не так, — скажут они, — не таким был облик революции». Не спорю, иной она выглядит сейчас и для меня, но не так ее разглядел и осмыслил Шимшон в свои двадцать лет.

1917 ГОД, ОДЕССА

2