Испытания

«Интересно, как реагировала художница, мадам Крылатова, на отсутствие провожающих?» — подумал Фрэнк Юхансон. Он поколебался — обрисовать или нет в дневнике внешность художницы? Написал, что у нее гордая посадка головы, яркие, темно-золотистые глаза, живые блики тени и света на лице, довольно высокая, стройная фигура. Написал и вычеркнул. Решил не описывать никого из советских делегатов, в том числе и художницу.

Это было последнее решение, принятое Фрэнком Юхансоном в жизни.

Внезапно он почувствовал быстрый тяжелый толчок в левое плечо. Потом еще толчок — пониже. Он свалился с кресла, не услыхав ни звона разбитой бутылки, ни крика вбежавшей секретарши.

…Убийство Фрэнка Юхансона выстрелом из чердачного окна дома, что напротив редакции «Полярного Экспресса», сначала прошло почти незамеченным жителями города. Несколько абзацев в «Полярном Экспрессе», несколько строк в других газетах. Убийство представлялось бессмысленным и поэтому явно случайным. Кому нужно было уничтожать видного полиглота, не противника и не сторонника коммунизма. Не противника и не сторонника никаких крайностей, если уж на то пошло!

Однако через несколько месяцев об убийстве Фрэнка Юхансона широко заговорила пресса.

5. Сожитель

Когда-то Люция Крылатова насмешливо назвала Алексея Горелова «сожителем». Потом оба прониклись вроде бы симпатией к странному словечку. Оно стало казаться скорее добродушным, чем ироническим. И совсем не обидным. «Квартирант», например, гораздо обиднее…

В темной, нежданно заснеженной октябрьской Москве 1941 года, когда от центра столицы до фронта было всего полчаса езды на «эмке», познакомилась Люська Крылатова с Лешкой Гореловым. Зашла в бывшее, уже эвакуированное заводское общежитие, а там, оказывается, разместился временный, тоже готовящийся к эвакуации, госпиталь.

Парень, вполне здоровый на вид, сидел на раме железной койки, то вытягивая шею, то вбирая голову в плечи. Стоящий рядом санитар бранил и увещевал парня, а тот раздраженно шипел, как гусь: «Никуда не поеду, останусь в Москве!»

— У него воспаление легких, ни родных, ни знакомых в Москве нет, куда я его дену, дочка? — Санитар повернулся к Люции и оказался хорошо знакомым ей сторожем общежития, облаченным в маскировочный халат.

— Нет у меня воспаления легких! — хрипло буркнул парень. — Хватит того, что из леса выперли, чтобы тишины не нарушал! — Он закашлялся.

— Дохает и дохает, а доказывает, воспаления нет! На кого я его оставлю?! — снова пожаловался сторож.

— После теннисных соревнований ящики с инвентарем тащил на сквозняках. Весной. Еще до нападения. С тех пор кашель. А в лесу ящик с винтовками тащил, в молодой сугроб провалился, еще кашля добавил. А воспаления никакого нет, — неожиданно пространно объяснил парень, косясь на Люцию.

— Ящики… — машинально повторила. Крылатова, разглядывая Алексея Горелова.

Государственный Комитет Обороны принял решение об эвакуации в некоторые восточные районы страны важнейших московских заводов, научно-исследовательских институтов, около миллиона рабочих и специалистов.

Проводилась эвакуация многих цехов предприятия, которое Люся называла гордо, «мой завод». Но не хватало людей грузить оборудование, еще небось на месяц канители, сама Люция забросила рисование и сутками не покидала завода, а здесь вполне здоровый верзила, подумаешь — кашель!

Во фронтовой Москве, под бомбежками, Люция Крылатова, подобно всем ее сверстникам, быстро повзрослела. И незаметно для себя оказалась в том крепком, хотя поначалу не утвержденном никакими постановлениями, партийно-комсомольском ядре столицы, которое состояло из наиболее энергичных и находчивых москвичей, бравших на себя ответственность решений.

— Алексей Горелов будет жить здесь рядом, в квартире моих родителей, отец в ополчении, мать в эвакуации, а сейчас пойдет со мной на завод грузить ящики с оборудованием, дайте ему кожух или еще что! — сказала Люция сторожу. И зачем-то добавила: — Сама я ночую не дома, а на заводе!

— У меня есть шинель! — буркнул Горелов.

В душе он берег радость обладания партизанской шинелью, полученной за лихое выкамаривание, но наружу никакой важности своей не выявлял. Ребята из отряда оценили правильно, шинельку тут же дали, а другие как поймут — неизвестно! Могут сказать: «Спьяна запустил бутылкой в портрет, выпивоха!» Налепят дешевую этикетку за хорошо продуманное выкамаривание, испортят воспоминание. Хотя, конечно, выпил тогда!

Работал Лешка в июле — августе заведующим баром в своем белорусском городке, партизаны приспособили глубокие ящики буфета в баре под небольшой склад. Перед очередным немецким рейдом они решили забрать и провиант, и оружие. Немцы уже расположились за столиками, пили водку и пялились на портрет Гитлера над буфетом. А в задней комнате Лешка сказал трем ребятам из партизан, что придумал, как сделать!

Выпил Лешка для храбрости и с двумя бутылками пива вышел на середину маленького зала. Да как завопил: «Хайль Гитлер!» Да как запустил бутылкой в портрет!