Испытания

Отправляя с теплохода телеграмму, Люция Александровна не предполагала, что с текстом ее послания будет прежде всего ознакомлен Тишка. Она еще не знала о существовании Тишки, так как тот обосновался на заводе, точнее в пределах первой территории инструментального цеха, всего за несколько дней до ее нынешнего отъезда за границу.

Тишка был мал — и ростом, и, как утверждали знатоки, возрастом. Скорее всего, годовалый щенок. Дворняжка с примесью некоей породы: вдоль спины — прогалина, будто бы указывающая на породистость, черная, слабо закрученная шерсть ниспадает по обе стороны родовитой линии.

Женщины из заточки, самого шумного отсека инструментального цеха, первые заметили черный комок, мечущийся под веером раскаленных металлических игл. Чьи-то сердобольные руки поймали его, ошалевшего, безнадежно скулящего. Чьи-то грубоватые, но совсем незлобные голоса успокаивали его: «Тише, тише!» От уговора этого сама собой придумалась кличка для щенка — Тиша, Тишка. Впрочем, скулить он перестал лишь в сравнительно малошумном красном уголке цеха. Там же утвердилась версия о месте рождения Тишки: поскольку к шуму не привык, стало быть, он появился на свет божий на второй территории цеха, гораздо менее скрежещущей, лязгающей и громыхающей, расположенной почти на границе с Красным Бором, а оттуда перебрался на первую территорию.

Если возникали разногласия по поводу породистости Тишки или места его рождения, то в главном были согласны все, кто знакомился с ним: щенок внешне очень симпатичный, а по характеру очень дружелюбный, общительный и сообразительный.

Например, Тишка быстро догадался, что ему суждено быть дворовой собакой. И хотя некая затаенная породистость маятно и мятежно толкала его на высшую ступень собачьей иерархии, он удерживал себя в рамках своей судьбы. Не претендовал ни на более или менее регулярное удобоваримое питание, ни на приличное жилье. Хватал то, что перепадало ему от людского сострадания, отдыхал возле случайной тары на дворе, спал под радиатором на нижней лестничной площадке цеха.

Тишка позволял себе лишь одно нарушение рамок своей судьбы — забеги в красный уголок. Там, сидя возле двери или даже возле телевизора, он принимал участие в переживаниях цеха. Он обладал способностью прямо-таки бесценной для последних скоростных нетерпеливых десятилетий двадцатого века: умел внимательно и заинтересованно выслушивать каждого, кто обращался к нему.

Уже через несколько дней после своего появления в инструментальном цехе Тишка стал не только адресатом для индивидуальных высказываний, но и посредником в общих беседах. Как бы судьей двуногих существ, абсолютно беспристрастным, наивно лишенным какой бы то ни было предвзятости.

Получалось, что симпатичный, дружелюбный пес был так же необходим, как… отдел технического контроля. С той разницей, что к Тишке обращались не за одобрением деталей, изготовленных на станках или на верстаках, а за одобрением поступков. И суждений:

— Ты, пес, хотя щенок еще, но понимаешь, что словами сыт не будешь! Словами тебя приласкать — умный пес, хороший пес, в хорошем цехе живешь и так и далее — это четверть задачи. От красивого слова, делами не подкрепленного, — одна бестолковость, как от зряшного лая!

Классическая поза слушающей собаки: морда чуть наклонена набок, одно ухо почти торчком, опора на хвост и на задние лапы, которые готовы к различным действиям, вроде удивленного почесывания себя за ухом.

И вот второй голос входит в сферу Тишкиного внимания:

— Конечно, одними словами людей не проймешь, ни хороших, ни плохих. Особенно плохих. Те особенно спешат в ладоши хлопать, не вникая в то, что выступатель глаголет, потому как ничего этого выполнять не будут. Если, конечно, их не заставят силой. Ремнем не поддадут, верно, Тишка?

— То-то и оно. Пока не заставят.

— А ты возьми другое и в целом все, — продолжает второй голос. — Ведь ничего же современный человек не видит хорошего! Поесть? Сыр в буфете у нас как резина. Колбаса мылом отдает. Тишка даже от нее сначала нос воротит, а уж потом жрет, стало быть, из смирения. Еды настоящей, стало быть, не чувствует…

Широко известно выражение, что, мол, собаки все понимают, только сказать не могут. Годовалый Тишка вряд ли так уж все понимал, но он различал голоса хорошо знакомые, малознакомые и совсем незнакомые, а также мужские и женские. Он слышал, что беседу вели хорошо знакомые женские голоса. Теперь в разговор вмешалось малознакомое, однако почти родственное ему ворчание:

— Воевал народ, партизанил народ. Всю Европу прошел, победу завоевал! Тут бы ему и показать себя, повыкамариваться!

— То-то и оно, Алексей Иванович! — возвращается в сферу внимательного Тишкиного слушания первый голос. — Потом лучше будет. Сейчас главное — за мир бороться. За тишину на Земле, даже Тишка это понимает.

— Потом! — восклицает второй голос. — У меня двух жизней не будет! У меня только одна жизнь! Конечно, вы, Алексей Иванович, самый уважаемый человек в цехе, не считайте мои слова за легкость и за маловесомость моего отношения к борьбе за мир. И тем более к работе!