Испытательный пробег

Так и потеряла она сразу обоих своих друзей, Витасика и Олега. Их трио распалось. На практику разъехались в разные места, вернувшись, встречались реже. Да и главное — не было прежней беззаботности, простоты. Все кончилось. Но и сожаления не было. Почему оба ее приятеля требовали от нее не просто дружбы, но, видишь ли, любви? Вынь им да положь! Разве это справедливо? Разве не может быть дружбы между мужчиной и женщиной? Просто дружбы? Она ведь не требует от них ничего! Так или приблизительно так думала она и мучилась, не зная, как ответить себе, какую линию поведения выбрать. Надо было как-то определиться. А ныне Олег Булыков заведует лабораторией. Завлаб. Солидный мужчина. На людях она его — только по имени-отчеству, он тоже — только Людмила Ивановна, на «вы», и никак не иначе, все вполне корректно, но есть секрет, она знает: как образовалась тогда трещина в их отношениях, так и существует по сей день, вот что любопытно, и никакое это не злопамятство — природа, выше которой надо стать. Легче, проще, выше, веселей — завет Станиславского. Выполняй.

— Я классная машинистка, — вслух размышляет Луцык. — Мне руки целовали. Я по двадцать страничек за вечер запросто. Очень мне надо здесь на ставке младшего научного! Ничего не пойму. У меня дома «рейнметалл», я себя работой обеспечу. Как-нибудь, будьте спокойны, это я вам, мои дорогие, обещаю. Я слов на ветер не бросаю. Раньше при Суворове мне позволяли печатать на работе. А теперь не смей нарушать! Дисциплина.

Игнат Анатольевич засопел одобрительно, снял очки.

— Вы сегодня по-боевому настроены?

— Я всегда по-боевому! Он что, с детства был так строг и принципиален, ох, ох, ох, наш начальник? Не помните? Что делать, Людмила Ивановна, что делать, меняются времена, меняются люди. Вы к монахам заходили?

«К монахам» — магазин. Название. Придумал Яхневич. «А, — сказал однажды очень в сердцах, — я пошел к монахам. Врежу сейчас кефира у тети Кати в розлив!» И прижилось.

— Нет, не заходила.

— Надо посмотреть, котлеты привезли?

— Посмотрим.

— «Посмотрим», поздно будет. Вам хорошо, у вас папа c девочкой сидит, хоть мужчина, а все равно покормит, спать уложит. Все глаз. А мой растет как трава в чистом поле. Да, Людмила Ивановна, дети — это всегда заботы. Маленькие дети — маленькие заботы, большие дети — большие заботы. Значит, договорились, если у вас кто есть на примете, я возьму работу, за грамотность ручаюсь. Диссертацию, реферат. Имейте в виду. И вас, Игнат Анатольевич, это тоже касается.

— И меня. Понял.

Раньше, при Суворове, Игнат Анатольевич сидел в одной комнате с заведующим, на дверях обе их фамилии значились — Суворов, Фертиков. Но Булыков выселил зама, Игнат Анатольевич от такого вероломства оправиться не мог, это как-то сразу зачеркивало все его прошлое и ставило в один ряд со всеми прочими, чего душа его вынести не могла.

— Людмила Ивановна, почему вы сегодня мрачны? — не обращая внимания на Фертикова, спрашивает Луцык. — Кто он, блондин? Брюнет — чемпион вашего сердца? Помалкивает? Ничего определенного не говорит? Другой и обещает и не женится. Это не все. Поделитесь, я — могила.

Вера Львовна делает вид, что ей очень интересно, кто там у Горбуновой — блондин, брюнет, она морщит тонкий арийский нос, дрожат чуть подкрашенные веки, с такой поделись — и завтра пол-Москвы будет знать, да и нет никаких тайн, кто поверит: Людмила Ивановна женщина одинокая.

— Друзья мои, — говорит дядя Толя Кауров, заглядывая из коридора, — хочу передать пламенный привет. Вера Львовна, для меня новостей нет? Ну и слава богу. Целую вас. — И он мягко прикрывает дверь. Смешной дядечка и, наверное, добрый. Всегда в одном и том же костюме неопределенного цвета, при одном и том же глаженом галстуке. Пусть хоть сорок градусов жара, пот с тебя ручьями, но на Каурове галстук. Это, как он объясняет, административная привычка: работал на крупном предприятии, руководил важным подразделением, там к девяти уже положено было по местам сидеть; когда входит начальник — вставать и носить галстук. Долго ли привыкнуть? Перед Кауровым вставали, но что-то не сложилось, он ушел на тихое место. В зарплате потерял.

— Между прочим, свободный мужчина. — Вера Львовна вскидывает ресницы. — Чем не жених, я бы на вашем месте… ам — и съела. Почему нет?

— А чего он до сих пор не женат? — оживившись, любопытствует Фертиков. — В его-то годы… Боюсь холостяков — причуды, выверты. Даже странно, согласитесь, если он десять лет алименты платит и до сих пор второй раз не женился. Характер у него нескладный. Знаете, в тихом омуте…

— У вас больно подходящий характер! Алименты как, по уговору платите?

— Да вы что? — Игнат Анатольевич всплеснул руками. — Господь с вами, я — алименты?

— На чем летаете, юноша? На «Ил-25» или на «Ил-33»? И туда же — характер, характер…

«Ил» — это «исполнительный лист». 25 и 33 — проценты, которые отчисляют от зарплаты на одного или на двух детей. В ведомости машина проставляет коротко — «Ил», что и породило невеселую шутку, кто на чем летает.

— Или вы на геликоптере, на дирижабле летаете со своим характером?