Исследование Апокалипсиса

Какие бы надежды ни возлагались мифологией на очистительную силу воды, Всемирный потоп не был спасением для погрязшего в грехе человечества. И сам человек не мог спастись лишь собственными усилиями, поскольку самоспасение не в его возможностях. Спасителем должен был выступить некто, в ком человеческое естество совмещалось с божественными силами, посланец Бога, но он непросто вестовой или порученец, а носитель божьего естества, т. е. вочеловечевшийся Бог, прошедший в христианстве очень сложный и противоречивый путь. Христос был принесен в жертву, и она не оказалась напрасной, так как он призывал грешное человечество к нравственному поведению, а его великий образ стал нравственным эталоном. Поэтому спасаемый христианством человек на Страшный суд должен явиться несколько другим, очистившимся, но тем не менее грешным. Из евангелических представлений об этом суде вытекает, что люди будут судимы по некоторой имманентной норме человечности, которая вместе с тем окажется и мерой Христа, но евангелического, а не апокалиптического.

На мифологическом уровне распятие Христа можно рассматривать и как жертву Богу от людей, высшую форму их покаяния и надежды на возрождение и бессмертие. Это вполне в иудаистских традициях, от множества которых христианство и не пыталось освободиться, да и не смогло бы. Но в жертву мог быть принесет опять-таки не апокалиптический, а только евангелический Христос. Только он есть совершенство, только в нем может видеть верующий высшую и единственную норму должествований, свое истинное бытие. Но когда спаситель начинает казнить и карать, человек поневоле придет к мысли, что был нагло обманут. Если Христос столь же мстителен и свиреп, как и Яхве, то совсем не стоило «изобретать» агнца, достаточно было бога-отца. Это приводит к мысли о том, что совершенно неслучайно Яхве и Христос в Апокалипсисе слиты в одно лицо. Но я, конечно, говорю об этом не для того, чтобы опровергнуть христианское учение о триединном божестве — это выходит за пределы научного исследования. Данное учение — лишь разновидность мифологии, которая хотя и вытекает из реальной жизни, ее потребностей и противоречий, но ее фантазия не имеет границ и поэтому она всегда права. Мифология, несмотря на всю свою материальную обусловленность, свободна и самостоятельно использует свои силы и возможности, подчиняется своим закономерностям и логике развития, создает собственный виртуальный мир, становящийся вполне осязаемой и зримой материальной силой.

3. Слияние Яхве и Христа и Христос как гигантский сверхчеловек

Слияние Яхве и Христа воедино еще одна причина того, что Откровение занимает обособленное место в христианском учении. Апокалиптический Христос в ненависти столь же неистов, Как и евангельский Христос в любви. Мы здесь наблюдаем возвращение к древней формуле: «Господь — муж брани» (Исх., 15:3). Поэтому для нас очень важен вопрос, поставленный А. Дж. Тойнби: «Почему христианство, которое решительно отвергало иудаизм, провозгласив, что Бог — это Любовь, вновь приняло концепцию «страшного Бога Яхве»?»

Тойнби объясняет, что «эта частичная духовная регрессия, нанесшая христианству немалый урон, была той неизбежной платой, которую христианство должно было заплатить за победу в смертельной схватке с культом Цезаря. Религиозная война велась бескомпромиссно, потому что коллективное поклонение человечества человеку представляет собой высшую форму идолопоклонства и противопоставить ей можно лишь поклонение Истинному Богу. Соглашение между противоборствующими сторонами было невозможным, потому что поклонение Цезарю считалось благородным и благодатным делом. Великой римско-христианской войны нельзя было избежать. В этом трагическом конфликте христианам было бессмысленно писать на своих воинских знаменах «Бог есть Любовь». По мере наступления на власть Цезаря любовь становилась все более воинственной. Да и восстановление мира после победы церкви не устранило этой воинственности, наоборот, оно лишь подтвердило удивительную связь между Христом и Яхве; ибо в час победы непримиримость христианских мучеников превратилась в нетерпимость. Восторжествовала роковая практика применения физической силы как простейшего способа решения религиозных разногласий»[56].

Эта страница в истории раннего христианства стала зловещим провозвестником различных трагических событий практически всех эпох западной цивилизации, в том числе XX в.