Историческая наука и некоторые проблемы современности. Статьи и обсуждения

Я.С. Драбкин уместно напомнил высказывание Энгельса об условности и ограниченности чистой абстракции. Можно привести немало примеров, свидетельствующих о том, как по мере накопления и освоения исторического опыта эволюционировало, уточнялось понятие революции у самих основоположников марксизма. Естественно, что современная марксистская мысль стремится обогатить понятие революции новым содержанием, которое наиболее полно отразило бы специфические для нашего времени объективные условия классовой борьбы, пути и возможности общественного прогресса. Но в определенной мере это относится и к прошлому. То интересное и совершенно правильное, по-моему, понимание революционного перехода от античного рабовладельческого общества к феодальному, которое изложил Б.Ф. Поршнев, вряд ли было бы возможно без опыта современности. Ибо несомненно существует определенная связь между новым опытом и осмысливанием общих исторических категорий, общих исторических понятий.

В этой связи я хочу остановиться на вопросе о социально-психологических факторах революции. Мы рассматриваем революцию прежде всего как следствие определенных социально-экономических процессов, результат развития противоречий между производительными силами и производственными отношениями. Но мы нередко забываем о том, что революция, по сравнению с любым другим видом общественной жизни, предполагает максимальное участие широких масс и вообще невозможна без резкого роста их общественной активности. Это общая истина. Но из этой общей истины вытекает, по-моему, тот серьезный вывод, что, говоря о различных типах революции, о различных этапах развития революции как общеисторического явления, видимо, надо гораздо больше внимания уделять теоретической разработке проблемы революционного сознания. Это вопрос очень сложный, более сложный, чем это иногда может показаться.

Трагедия многих революций прошлого состояла в том, что в результате их победы массы получали совсем не то, к чему они неосознанно или сознательно стремились. Для буржуазных революций, возникавших в эпоху, когда пролетариат еще не мог выступить в роли класса-гегемона, такой исход был исторически неизбежен. Однако его предопределяли не только объективные общественные условия, в которых развертывались подобные революции, но и отражавшие эти условия особенности массового революционного сознания. Утопичность либо просто крайняя нечеткость, расплывчатость общественных идеалов, вдохновлявших революционные массы, резко ограничивала их способность влиять на ход событий. Люди, общественные группы, приходившие к власти на гребне массовых движений, могли действовать поэтому по своей воле и разумению и чаще всего против масс. Насилие по отношению к массам, которым сплошь и рядом оборачивались революционные события, было не только «обманом», «предательством» революции. Кромвели и Бонапарты произрастали на определенной социально-психологической почве: утопическая революционность масс именно в силу своей утопичности легко вырождалась в слепую веру в диктатора, присвоившего наследие революции, в пассивную покорность ему.

Любому марксисту известны классовые корни этих социально-психологических явлений. Утопичность и иррационализм мелкобуржуазной и крестьянской революционности обусловлены положением соответствующих классов в системе общественных отношений. Однако классовое объяснение нельзя считать исчерпывающим. Конечно, с появлением на исторической сцене пролетариата и его научной революционной теории создаются важнейшие объективные и субъективные предпосылки для развития сознательной, рационалистической массовой революционности, но эти предпосылки реализуются лишь в ходе сложного и противоречивого процесса эволюции сознания масс

. Ни ведущая роль рабочего класса в революционном движении, ни даже принятие этим движением программных принципов научного социализма сами по себе не гарантируют от извращения целей движения.

Если задуматься над некоторыми современными нам событиями, то мы убедимся, что в наше время широчайшее влияние научного революционного мировоззрения не исключает таких форм революционности (причем революционности массовой), которые отражают крайне низкий, примитивный уровень развития сознания. Вряд ли, например, можно сказать, что «хунвэйбины» – просто хулиганы или только люди, которых определенная группа правящих кругов Китая толкает на определенные действия. Вполне возможно, что большинство «хунвэйбинов» субъективно считают себя настоящими революционерами, активно борющимися против всего, что мешает революции. Это наглядный пример примитивной, отсталой революционности, используемой в своих целях людьми, присвоившими плоды революции.