Истории надежды

Мои впечатления от общения с Ливией и ее сестрой Магдой, когда они рассказывали о своем прошлом, сильно разнятся с впечатлением от встреч с Лале. В случае с сестрами на этих встречах присутствовали также члены их семей, принимая участие в разговоре, иногда добавляя что-то, напоминая Ливии и Магде об упущенных эпизодах. Три сестры часто рассказывали родным свои истории, с мельчайшими подробностями, и, слушая их, я подумала, что, какими бы ужасающими ни были эти истории, но то, что они делились своими потрясениями с родными, создавало из мрака повествование о выживании и надежде.

Я могу лишь говорить о своем непосредственном опыте, но во время визита в Израиль у меня никогда не было чувства, что я должна дистанцироваться от боли и потрясений, испытанных этими женщинами, как это было с Лале. О-о, их лица по-прежнему выражали страдание. Я по-прежнему испытывала потребность прикоснуться к руке Ливии, уверить ее в том, что слушаю ее, что чувствую ту боль, с какой она рассказывает свою историю, особенно когда говорит о матери и деде и о своем детстве. Противоположное тому, что было у Лале с Г итой, которые по большей части переживали свои страдания в одиночку.

История и память. Вкус и звук. Элементы, напоминающие нам о том, что мы живем, жили, любим, любили, что нас любят. В моем случае я продолжаю жить, любить и быть любимой в ответ. Эти связи в конечном счете давали мне силу открываться тому, что я слышала от Лале, чтить это.

Мой муж и дети продолжали спрашивать меня, почему я не хочу рассказывать о своем общении с Лале и почему, вернувшись домой, я становлюсь все более растерянной и замкнутой. Я по мере возможности уклонялась от их вопросов, неуклюже отговариваясь тем, что им необязательно знать подробности тех ужасов, которые он видел и пережил. Он в порядке, я в порядке. Несколько недель кряду они донимали меня этим, и я видела взгляды, которыми они обменивались.

Я уверена, что не переносила на свое рабочее место переживания Лале, не позволяла им влиять на моих коллег. Разумеется, мои коллеги могли считать по-другому. Я верила, что мне удается отделить работу от личной жизни, и лишь иногда я могла поделиться с кем-нибудь из них какими-то подробностями из своей другой жизни.

Помню, как однажды ко мне пришла коллега, сообщила, что у нее в отделении есть пациентка с цифрами на руке, и поинтересовалась, следует ли ей спросить женщину о цифрах. Не будучи экспертом, я все же ответила: «Спроси, она либо захочет поговорить об этом, либо нет — ей решать». Коллега спросила, у нее состоялся долгий разговор с пациенткой об Освенциме. Моя коллега считала, что разговор о цифрах помог им обеим. У пациентки появился дружелюбный слушатель, никак с ней эмоционально не связанный, а моя коллега узнала историю выживания человека.

Мои родственники были не единственными, кто знал о моей дружбе с Лале. Я делилась его рассказами о Холокосте со своими коллегами, с сочувствием относившимися к моей дружбе с человеком, воплощающим в себе живую историю. В «Благодарностях» к «Татуировщику из Освенцима» я выражаю признательность своей бывшей начальнице Г ленде Боден. Если бы не ее поддержка и понимание того, насколько важно было для меня общение с Лале, я вряд ли писала бы эти строчки сегодня. Не один раз я приходила к ней с просьбой отпустить меня на час или два раньше, чтобы навестить его, сходить с ним в кино, ответить на его привычный вопрос: «Куда вы пропали? Не написали еще мою книгу?» Всецело понимая меня, она кивком головы как бы говорила: «Идите».

Были еще две женщины, которым я могла доверять, — тоже социальные работники из больницы, посвятившие себя оказанию реальной помощи пациентам и их родным в трагические и тяжелые для них времена. Однажды я болтала с коллегой, с которой успела подружиться. Отвечая на телефонный звонок, я низко опустила голову. Обычно я с удовольствием внимала приятному восточноевропейскому акценту Лале, но на этот раз, услышав его вопрос «Где вы пропадаете?», вдруг почувствовала, как у меня зашлось сердце. Я была просто ошеломлена. Сколько времени прошло с нашей последней встречи? Я вдруг перестала соображать. Лале немедленно ответил на мой молчаливый вопрос. «Вы не приходите уже две недели. Когда вы навестите меня?» Две недели. Я понятия не имела, что прошло так много времени. Обычно мы виделись от одного до трех раз в неделю. Я сразу пообещала прийти в тот же день после работы. К моей тревоге добавилось ощутимое чувство вины.

Когда я повесила трубку, моя наблюдательная коллега спросила:

— Что случилось?