4. В начале XVIII в. принадлежавшие общинам залежные земли и пустоши все еще занимали огромные площади. При Георге III крупные землевладельцы изо всех сил старались вынудить «держателей», чтобы те обносили свои поля оградой. При этом сами приреза́ли к собственным владениям не только обработанные участки, но и некоторую часть общинных земель, commons
. Это делалось с помощью «частных», закрытых для публики актов парламента. За время царствования Георга III было проведено 3354 таких акта, и для новых методов землепользования стали доступны около 4 млн акров. Чтобы добиться от парламента принятия подобного акта, было достаточно, чтобы ходатайство поддержали три четверти землевладельцев прихода. Но эти три четверти считались не по количеству владельцев, а по площади находившейся в их владении земли, так что в некоторых приходах сквайр единолично составлял большинство. Для вящего приличия он объединялся с несколькими другими крупными землевладельцами и подавал заявку в парламент. Крестьян при этом даже не ставили в известность, те узнавали об отторжении своих общинных земель уже потом. Огораживания позволили создавать крупные фермы с обширными угодьями и применять научные методы, в результате чего необычайно увеличивалось производство продукции. Англия стала одной из житниц Европы. Но мелкие крестьяне жестоко страдали от обезземеливания. Исчезновение общинных земель лишало их клочка луга, позволявшего им иметь корову, или кусочка леса с желудями для свиней, где сами они всегда находили топливо для кухни и обогрева. Они были подавлены, перестали работать от души и позволяли себе скатываться к лени, пьянству или переселялись в города на севере, где новой промышленности требовались рабочие руки. Тогда-то и был отменен этот замечательный закон Елизаветы, запрещавший строить коттеджи, не оставляя при них по меньшей мере 4 акров сада. Именно эта отмена позволила разрастись кварталам трущоб (slums), которым предстояло позорить большие английские города вплоть до XX в.5. В былые времена йомен
сопротивлялся бы и цеплялся за свою землю. Но, кроме городов, его манили и колонии. С 1740 по 1763 г. Англия приобрела бо́льшую часть французских колониальных владений. Отважным фермерам сулили пристанище и малонаселенная Канада, и процветавшие американские штаты. Те, кто оставался, поступали на службу к лендлордам. Коббет замечает в 1821 г., что по всей Англии там, где раньше было три фермы, теперь осталась всего одна. В 1826 г. он отметил, что в некоей деревне 14 прежних ферм заменила одна-единственная. Слово йомен стремится к исчезновению. «В XV в. это слово обозначало одновременно независимого землевладельца и фермера; в XVIII в., наоборот, словом „фермер“ обозначают и тех и других, отмечая целый класс знаком зависимости по отношению к джентри». Зависимости, которая позже обернется подражанием. В 1820 г. крупный фермер — это уже не первый из своих работников, но богатый человек, который хочет жить как джентльмен и участвовать в псовой охоте. «А когда фермеры становятся джентльменами, — пишет Коббет, — их работники становятся рабами». Все время, покуда длились Наполеоновские войны, высокие цены на сельскохозяйственные продукты еще позволяли выжить тем из мелких фермеров, кто смог сохранить свою независимость. Ватерлоо их прикончило, и тогда стало видно, как почти поголовно исчезает этот средний деревенский класс, так долго бывший военным и нравственным оплотом Англии.
Уильям Хогарт. Подмастерья у ткацких станков. Гравюра из серии «Прилежание и леность». 1747