Как и многие другие эмпирические исследования по антропологии эмоций, выполненные в рамках социально-конструктивистского подхода, работы об Индии и rasa разрушают наше представление о человеческом «Я». Некоторые исследователи доходили до того, что требовали применительно к индуистской личности говорить не об «индивидууме», а о «дивидууме»[449]
. Другие пришли к выводу, что теория rasa не подразумевает «акцентирования того, что эмоции являются низшей частью человеческого „Я“, или того, что самопознание осуществляется человеком через свои индивидуальные, уникальные чувства; она подразумевает, что эмоции человека и являются его истинным „Я“ и сущностью истинной реальности»[450]. Это был окончательный отказ от того, что Чарльз Тейлор назвал «культурой аутентичности», возникшей в Западной Европе в конце XVIII века и, помимо всего прочего, подчеркивавшей «силу и подлинность чувств». Клиффорд Гирц то же самое называл «западной концепцией личности как мотивационной и когнитивной вселенной – уникальной, имеющей четкие границы и более или менее интегрированной – как динамического центра осознания, эмоций, суждения и действия, организованного в отдельное целое», который создает искусственное разделение между конвенцией и аутентичностью, маской и лицом[451]. Индийские примеры демонстрируют, в частности, и другую схему взаимоотношений полов. Как писал Оуэн М. Линч (1931–2013), «западное приравнивание женского гендера к природе и эмоциям, а мужского – к культуре и разуму в Индии, пожалуй, не встречается в таком виде, а то и вовсе отсутствует»[452].В конце концов одно социально-конструктивистское исследование дестабилизировало даже представление западного мира, будто аутентичность привязана к определенным средствам коммуникации: работы Нико Бенье (*1958), написанные на границе лингвистической и социальной антропологии, показали, что в незападных обществах письма могут становиться
Даже когда тема письма не связана по сути своей с чувствами, автор стремится выявить эмоциональные аспекты того, что он описывает. Неприкрытость этой аффективной стороны [писем] резко контрастирует с тем, как скрываются аффекты, пронизывающие повседневные разговоры в большинстве видов очной коммуникации, включая злые сплетни[453]
.Это опровергает западную концепцию, согласно которой устное общение ассоциируется с эмоциями, а письменное – с рациональностью. Данные, полученные Бенье, противоречили не только обыденному знанию западного человека, но и мейнстримному знанию социолингвистики, в которой «обычно предполагается, что устный язык всегда более „включенный“, „эмоциональный“ и лучше подходит для выражения эмоций, чем письменный»[454]
. В социолингвистике господствует мнение, что взаимодействие лицом к лицу особенно способствует высокому уровню эмоциональности общения. Бенье же подчеркивает, чтов большинстве случаев подобные утверждения подкреплялись данными, собранными в современных мейнстримных западных контекстах, где письмо рассматривается как менее «субъективноe», менее «эмоциональнoe» и в целом более «надежнoe», чем устная речь. Особенно сильно подвержены таким интерпретациям практики письменного общения, связанные со средним классом западных обществ, ориентированных на школу, в частности с научными кругами и другими локусами воспроизводства культуры[455]
.7. Социально-конструктивистская антропология эмоций: предварительные выводы