История эмоций

После экскурса в социологию вернемся к антропологии и еще раз обратимся к основному вопросу культурных войн: «E pluribus unum» или «E pluribus plures»? «Из многих – одно» или «Из многих – многие»? Если в 1980‐е годы за «unum» выступали в основном консерваторы, такие как Гертруда Химмельфарб или Уильям Ф. Бакли-младший, то в 1990‐е годы маятник качнулся в обратную сторону. Теперь к консерваторам все чаще присоединялись левые – либералы, такие как Дэвид Холлинджер, и бывшие активисты студенческого движения, такие как Тодд Гитлин, – считавшие, что «политика идентичности» (identity politics), культивирование партикуляризма различных меньшинств и субкультур, грозит зайти слишком далеко и что упущена из внимания самая главная проблема: социальное неравенство[516]. Пусть геи и лесбиянки достигли впечатляющих успехов и подвергались в общественной жизни меньшей дискриминации, чем когда-либо раньше в американской истории – что в этом всем проку, если уровень младенческой смертности в некоторых районах Нью-Йорка или Детройта был выше, чем в Бангладеш? Пусть университеты из Лиги Плюща, такие как Гарвардский, Корнельский и Дьюка, заманивали к себе академических суперзвезд, занимавшихся афроамериканскими или постколониальными исследованиями, – например, Генри Луи Гейтса-младшего или Хоми Баба, – но что из этого, если в чикагском Саутсайде бедность передавалась из поколения в поколение? Может быть, правящий класс Америки играл в «разнообразие» в кампусах лучших университетов только ради того, чтобы избежать подлинного перераспределения богатства? Аналитические категории из святой троицы – класс

, раса и гендер

– имели все же не равный статус: в конечном счете главным был именно класс, социально-экономические факторы были первичны. Соответственно, универсализм вместо партикуляризма. В те же годы постепенно выдыхался постструктурализм, и, как уже отмечалось в главе I, во всех дисциплинах намечался капитальный переход первенства от гуманитарных и социальных наук к наукам о жизни, таким как нейробиология, биохимия и исследования головного мозга.

Именно в этом контексте Марго Лион в 1995 году опубликовала статью с программным названием: «Мимо эмоций: об ограничениях культурного конструктивизма в изучении эмоций»[517]

. Эмоции Лион использует в качестве наиболее яркого примера, сводя счеты с социальным конструктивизмом в антропологии в целом. «Культурный конструктивизм как подход к эмоциям имеет серьезные ограничения, – пишет Лион. – Я говорю это, потому что эмоции – это нечто большее, чем область культурных концепций, чем просто конструкция». Подвергнув основательной критике концепцию символа Клиффорда Гирца, автор возвращается к вопросу о том, что же такое на самом деле эмоции, или, точнее: «Итак, „где“ находятся эмоции?»[518] Ее не удовлетворяет локализация чувств ни в социально-символическом пространстве, ни во внутреннем, психологическом. Ключевой категорией, на которую должна опираться убедительная концепция эмоций, она считает тело

. Телесные аспекты эмоций, по ее мнению, до сих пор недостаточно осмыслены – как с точки зрения самой телесности, так и с точки зрения их культурной «сделанности». Поэтому в разделе статьи, посвященном «Возвращению в тело» (re-embodiment), Лион расписывает те преимущества, которые имела бы «возвращенная в тело» антропология:

Изучение эмоций может расширить наше понимание места тела в обществе через рассмотрение собственной деятельности (agency) тела. Эмоции играют центральную роль в собственной деятельности (agency) тела, ибо по самой своей природе они связывают соматические и коммуникативные аспекты бытия и, таким образом, охватывают как телесные, так и социальные, и культурные сферы.

Отсюда вывод: