История эмоций

Книга Иллуз «Потребление романтической утопии» начинается с очерка истории романтической любви от начала ХХ века до Второй мировой войны, а затем рассказ переходит в 1980‐е годы: основываясь на интервью и на анализе глянцевых журналов, рекламы и советов для влюбленных, исследовательница изучает любовь эпохи постмодерна. Если мы посмотрим на рекламу, анализируемую в первой части, то обнаружим перелом, случившийся в конце 1920‐х годов: до этого рубежа рекламные материалы, адресованные среднему классу, заметно отличались от тех, целевой группой которых был рабочий класс. В первых наблюдались четкие гендерно-пространственные разграничения: женщины – на кухне, мужчины – «на работе». Телесно-романтическая близость между полами практически не изображалась. В рекламе же для рабочих и эти границы были размыты, и можно было видеть, например, обнимающихся мужчин и женщин, принадлежащих к рабочему классу. А начиная примерно с 1930 года эта более гедонистическая мораль рабочего класса стала господствующей во всех рекламных материалах: ее возвели в ранг всеобщего идеала. Доступ к ней был теперь открыт для всех – через потребление. Любовь, если угодно, окончательно сделалась тем, что можно купить или продать. Говоря словами Иллуз,

в первой четверти ХХ века тема романтических любовных отношений все больше и больше ассоциировалась с потреблением. Параллельно, хотя и более медленными темпами, связка «роман – потребление» превращалась в неотъемлемую часть образа жизни среднего класса. В тот же период реклама продуктов, выражающих индивидуальность человека, пропагандировала новые модели романтической любви и не только отвязала эту эмоцию от домашней жизни, от идеологии раздельных мужских и женских сфер и от религии, но фактически составляла оппозицию браку. Противопоставляя «скуке брака» «яркие ощущения романтической любви», эта реклама представляла негативный образ брачной жизни[504].

Это негативное представление брака в рекламе отражало общий сдвиг в восприятии – с конца межвоенного периода брачный союз стал все больше восприниматься как работа, а это, в свою очередь, порождало утопическую фантазию: в коллективном воображении любовь превращалась в не-работу, в досуг, в отпуск, и идеальная любовь представляла собой отпуск, который никогда не закончится. С таким понятием о любви мы живем и по сей день: один из людей, опрошенных Евой Иллуз, сказал ей:

Если вы ездили куда-то на чудесный длинный уикенд или побывали в каком-нибудь романтичном месте, на Гавайях или вроде того, и вот вы возвращаетесь, а ваш багаж потеряли, то, по-моему, это очень неромантично.

Этот респондент, пишет Иллуз,

ухватил самую суть разницы между романтичным и неромантичным. Романтика – это экзотика (Гавайи), удовольствие (путешествие, вечеринка), достаток (билет на самолет, шикарные шмотки), магия («чудо») и расслабленность. Романтика стоит вне и над течением повседневности, воспринимаемой как жизнь, в которой много трудов, расчета, рутины и нет никакой игры[505]

.

Из-за изменившегося образа брака респонденты Иллуз вспоминали о коротких романах как о гораздо более интенсивной «любви», чем в длительных прочных отношениях[506]. Данный феномен является культурным «продуктом» – это становится очевидно, если принять во внимание, что и ежедневный совместный завтрак и та близость, которая связана с ним, также могут пониматься как «любовь». Кроме того, в наши дни большая часть той рекламы, которая однозначно может быть отнесена к теме любви, связана с досуговыми продуктами или подчеркивает небудничный характер рекламируемого товара. C одной стороны, мы видим рекламу отпуска на Карибском море – пустынный белый песчаный пляж с пальмами или закат, а с другой стороны,