История Европы. Том 2. Средневековая Европа

Борьба Абеляра и Бернара была не только бескомпромиссным столкновением теоретических позиций, но и противоборством однотипных и очень ярких индивидуальностей. Хотя учение Абеляра было осуждено церковью на соборах в Суассоне (1121 г.) и в Сансе (1140 г.), пробужденный Абеляром рационализм уже не исчез из западноевропейской философии. В середине XII в. его ученик Петр Ломбардский попытался осуществить ту же задачу, которую в IX в. в Византии решал Иоанн Дамаскин — создать схоластическую систематизацию христианского вероучения. Его сочинение «Сентенции» через полвека после смерти его создателя было осуждено на Латеранском соборе в 1215 г., однако вскоре запрет с него был снят и оно стало признанным учебником официальной теологии. Церковь решила использовать рационализм для укрепления своих пошатнувшихся теократических позиций.

Учеником Абеляра был и Иоанн Солсберийский, английский философ и крупный церковный деятель, автор широко известного «Поликратика», содержащего серьезные размышления о светской и церковной властях и о том, как они должны взаимодействовать. Выводя из философских оснований широкую политическую теорию, Иоанн пришел к оправданию тираноубийства и неповиновения власти, если она не выполняет наложенных на нее богом обязанностей. Светской направленностью и большим интересом к фольклору отличалось творчество другого английского писателя и поэта XII в. Уолтера Мапа.

Интерес к натурфилософской проблематике характерен особенно для мыслителей Шартрской школы, крупнейшего интеллектуального центра того времени, в особенности Гильома Коншского, увлекавшегося идеями античной атомистики.

Однако поиски духовного синтеза развиваются не только в сторону усиления рациональности, они устремляются и в глубь человеческой души. В их основе лежит мистика платоновско-августиновской религиозности. На смену страху перед богом — «царем небесным» приходит экзальтированное мистическое тяготение к богу-искупителю, который через свои страдания, слитые с очищающими страданиями человеческой души, через осознанную и полную любовь приводил бы смертного к тому состоянию, что превышает страдание и наслаждение. В пределе мистическая медитация должна была бы иметь своим итогом слияние человека с творцом, но не в субстанциональном смысле, а как сопряжение воли и любви. Порой такая мистическая любовь обретала социальную форму, когда она от блаженства в боге обращалась на людей и мир, заставляя трудиться на благо ближних и общества (этот поворот особенно характерен для народных ересей).

Философствующая мистика Бернара Клервосского, Гуго (1096—1141) и Ришара (ок. 1162—1173) Сен-Викторских, неоплатоников Шартра, достигшая предельной утонченности, порой эстетически-изощренная, нашла отклик и в светской литературе XII в., в поэзии трубадуров и миннезингеров. Но к концу XII в. мистика проникла во фландрские монастыри, снова оживилась в Германии, привлекла и мирян. Сторонники проповедника Арнольда Брешианского — катары и вальденсы, еретическое учение которых охватило юг Франции и проникло в Италию, сделали из мистических исканий радикальные выводы о ненужности церкви как посредника между человеком и богом, ибо путь к нему должен лежать не через организацию, а через евангельскую бедность и чистоту, апостольское братство и первозданную безгрешность.

Немецкая мистика или замыкалась в глубинах человеческого духа, отрезая его от мира и церкви, или, возвращаясь к миру, сближалась с пантеизмом и тоже обесценивала церковь и культ. В Италии мистические искания Франциска Ассизского парадоксально обернулись не уходом от мира, а обращением к нему.

Для XII в. характерно нарастание интереса к греко-римскому наследию. В философии это выражается в более углубленном изучении древних мыслителей. На латинский язык с арабского и греческого начинают переводиться их сочинения, прежде всего произведения Аристотеля, а также трактаты античных ученых Евклида, Птолемея, Гиппократа, Галена и др. В литературе усиливается тяга к классическим образцам, особенно к Овидию. Античные образы заполняют страницы произведений лучших писателей того времени — Хильдеберта Лаварденского, Алана Лилльского, Пьера из Блуа и других. Авторы XII в. порой настолько хорошо владели цицероновской риторикой, что могли бы поспорить в этом с гуманистами Возрождения.