История яда

«Индейцы пускают стрелы, заранее отравленные ядом неким, коий составляют из многих снадобий, а также врачебных трав и крови змеев, коих зовут аспидами, из травы, походящей на Буе (?), смолы некоего древа и ядовитых клубней, называемых по имени св. Марты. Наисмертоноснейший яд составляют из крови, камеди и клубней, вместе смешанных, и главок неких муравьев, вельми ядовитых. Некой старухе дают все сие и дров и запирают, и изо всех трав варит сие злое зелье на огне два и три дня. От злого духу и дыму ядовитого старуха умирает. И коли помрет, славят вельми яд сей, а коли не помрет вовсе, выволокут на свет и карают сурово…» Другие путешественники сообщают, что некоторые индейцы с целью проверить силу яда стреляли отравленными стрелами в дерево. Если через три дня дерево погибало, яд считали хорошим и пользовались им на войне и охоте.

Два столетия спустя X. де Гумилья в своей истории Ориноко заново пересказал все эти басни и не постеснялся добавить к ним еще и другие. По его словам, индейцы добывают кураре из корня под тем же названием. Это уникальное растение: у него нет ни листьев, ни почек, и оно прячется от света, коварно пытаясь скрыть свою зловредность. Кураре не растет на хорошей почве; для него подходит только гнилостный озерный ил и стоячая грязная вода, отвратительная на вкус и с невыносимым запахом. Пить такую воду сможет лишь человек, доведенный до отчаяния. Зная о свойствах кураре, нетрудно понять, что растение может расти только в таких зловонных местах. Но существуют нехорошие люди — индейцы, которые собирают корни сии (под пером Гумильи они предстают весьма малопривлекательными особами). Ин-дейцьі-саге77Є5 сначала промывают их и разрезают на крошечные кусочки, а затем варят в большом котелке на медленном огне. Затем выбирают «самую никчемную» старуху и поручают ей варить кураре, давая ей тем самым возможность в последний раз послужить обществу. Старушка присматривает за тем, чтобы жаркое не пригорело, пока «под завязку» не надышится ядовитыми испарениями, поднимающимися из котелка. Ее смерть воспринимается как нечто само собой разумеющееся; приходится только похлопотать о достойной замене — новая старушенция может быть почти такой же никчемной, но главное, чтобы она хоть как-то еще держалась на ногах и могла нести почетную вахту у котелка. Неправдоподобность ситуации ничуть не смущает Гумилью, и ничтоже сумняшеся он добавляет:

«Когда же женщина умирает от ядовитых паров, в том не видят ничего необычного и ставят на ее место другую, и ни она сама, ни ее родственники, ни соседи не возражают, потому что знают, что такова судьба всех женщин ее возраста…»

Печальной была участь несчастных, которые должны были не только покорно присматривать за котелком, но еще и ждать, пока микстура остынет, а затем помешивать и растирать сваренные корни, чтобы жидкость приобрела почтенный цвет смертоносного сиропа. Вслед за этим они голыми руками извлекали остатки и выжимали последние капли яда. И когда очередная стряпуха лишалась сил, новая жертва подкладывала в костер дровишек, жгла огонь и вываривала кураре.

Над котелком поднимались смертоносные испарения, а бедной старушке приходилось их вдыхать. В конце концов умирала и она, а вакантное место добровольно занимала другая. Гумилья, похоже, очень мало заботился о достоверности своих сведений, а потому ничуть не сомневался в героизме рядовых изготовительниц кураре, всегда готовых ценой своей жизни принести пользу обществу.

Когда же наконец от первичного объема снадобья оставалась лишь третья часть, «бесталанная кухарка возвещала об этом громким криком». Тотчас же к котелку в сопровождении свиты подходил кацик. Все по очереди, с нескрываемым недоверием, начинали испытывать свежеизготовленный яд: почтительно вдыхали испарения и, обмакнув в зелье кончик палки, проверяли, достигло ли оно необходимой густоты, ну и конечно же пробовали отраву на вкус… Затем один из присутствующих, чаще всего ребенок, всеобщий любимец, осколком кости до крови раздирал себе ляжку. Кацик подносил к ране кончик жезла, смазанного ядом, но не прикасался к ней. Если кураре приготовлен как следует, должно произойти чудо: кровь, «испуганная» непосредственной близостью кураре, отхлынув обратно в рану, растечется по всему телу. Если бы кацик, упаси Господи, коснулся жезлом ноги своего «подопытного кролика», кровь жертвы тотчас бы свернулась и бедняга бы погиб. В случае, если кровь, несмотря на близость кураре, не обращалась вспять, но кровотечение останавливалось, полученный яд считали хотя и не превосходным, но все же годным к употреблению. Необходимо было только поставить его опять на огонь и немного уварить. Разумеется, эта процедура стоила жизни еще одной-двум старухам, но зато кураре получался отличный… и кровь «вследствие естественной антипатии» отступала из раны.

Свои бредовые фантазии, от которых кровь стынет в жилах, Гумилья заканчивает следующим рассуждением: