История инквизиции

Судопроизводство епископских судов, о котором была речь в одной из предшествующих глав, было основано на принципах римского права; какие бы ни были на практике злоупотребления, суд в теории был справедливый и подчинялся строго определенным правилам. С инквизицией все это исчезло. Чтобы уяснить себе ее юридические приемы, нужно составить себе понятие о том, как понимал инквизитор свои отношения к обвиняемым, которых приводили к нему на суд. В качестве судьи он охранял веру и карал оскорбления, нанесенные ересью Богу. Но он был более чем судья; он был духовник, боровшийся за спасение душ, влекомых заблуждением в вечную гибель. Эта двойственная роль давала ему гораздо большую власть, чем та, которой пользовались светские судьи, тем более что он стремился выполнить свою святую миссию, не стесняясь в выборе средств. Если виновный надеялся на какое-либо снисхождение за свое преступление, простить которое было нельзя, то он, прежде всего, должен был выказать полнейшее повиновение духовному отцу, который заботился о спасении его от мук ада. Когда обвиняемый являлся перед судилищем, то, прежде всего, от него требовали присяги в том, что он будет повиноваться Церкви, что будет правдиво отвечать на все вопросы, которые будут ему предлагаемы, что выдаст всех известных ему еретиков и что выполнит всякую епитимью, которую могут наложить на него; если он отказывался дать подобную присягу, то он этим сам себя объявлял изобличенным и закостенелым еретиком.[99]

* * *

Обязанность инквизитора отличалась от обязанности обыкновенного судьи еще тем, что он должен был не только установить факты, но и выведать самые сокровенные мысли и задушевные мнения своего пленника. В сущности, для инквизитора факты были лишь признаками, которые он мог по своему усмотрению принимать во внимание или нет. Преступление, которое он преследовал, было преступлением духовным, и, как бы ни были преступны в уголовном отношении действия виновных, они не подлежали его юрисдикции; поэтому, например, убийцы Петра Мученика были судимы не как убийцы, а как сторонники ереси и противники инквизиции.

Ростовщик был подсуден суду инквизиции только тогда, когда он подтверждал или доказывал своими действиями, что он не считает ростовщичество преступлением.

Колдун был подсуден инквизиции только в том случае, если из его поступков было видно, что он более полагается на могущество демонической силы, чем на Бога, или в том случае, если он проповедовал ложные идеи относительно таинств.

Цангино передает нам, что он присутствовал при суде над одним священником, который жил с наложницей; он был наказан не за безнравственное поведение, а за то, что ежедневно служил обедню, будучи нравственно осквернен, и в свое оправдание ссылался на то, что он думал, что облачение в священные одежды очищает от всякой скверны. Простое сомнение считалось своего рода ересью, и одной из задач инквизитора было убедиться в том, что религиозные убеждения верных были тверды и непоколебимы.

Внешние поступки и слова не имели никакого значения: обвиняемый мог аккуратно ходить к обедне, мог щедро жертвовать на церкви, исповедоваться и причащаться и, тем не менее, быть еретиком в глубине своего сердца. Приведенный на суд инквизиции, он мог исповедовать полное подчинение решениям Святого Престола, мог проявить самую строгую верность католичеству, мог выразить готовность без спора подписать все, что от него потребуют, и, однако, быть тайным катаром или вальденсом, который заслуживает костра.

Конечно, не многие еретики имели мужество открыто исповедовать свою веру перед судилищем, и нелегко было добросовестному судье, горячо желавшему уничтожить лисиц, расхищающих вертоград Господень, раскрыть тайники сердца; и мы не можем удивляться поэтому, что он спешил сбросить с себя оковы правильного судопроизводства, которые, не допуская его до беззаконных действий, могли бы сделать тщетными все его старания. Еще меньше можем мы удивляться тому, что фанатическая ревность, произвол, жестокость и ненавистная алчность участвовали в создании системы, ужасы которой нельзя передать словами. Только одна наука могла беспристрастно разрешить проблемы, ежедневно представлявшиеся инквизиторам; слабые люди, принужденные стремиться к определенной цели, неизбежно пришли к практическому выводу, что лучше принести в жертву сто невинных, чем упустить одного виновного.

* * *

Таким образом, из трех форм возбуждения уголовного преследования – обвинение, донос и розыск – последняя, естественно, из исключения обратилась в правило и в то же время утратила те свои стороны, которые до известной степени парализовали ее опасное действие.

Если являлся формальный обвинитель, то инквизитор должен был предупредить его, что ему угрожает talio, если он выступит самолично; с общего молчаливого согласия эта форма возбуждения уголовного преследования была устранена под предлогом, что она вызывала пререкания, то есть давала обвиняемому возможность защищаться.