В последнюю неделю июня 1940 года Лондонский рынок был на самом дне, почти на том же уровне, до которого он скатился в период послекризисной Депрессии 1930-х годов[275]
. Наступило самое подходящее время для покупок, и коллективный разум инвесторов уловил этот момент. Мы можем назвать точную дату: это 27 июня 1940 года. В тот день Черчилль предупредил Рузвельта и премьер-министра Канады, что «если наша страна подвергнется вторжению и оккупации, … то в целях заключения мира будет сформировано что-то аналогичное правительству Квислинга … В этом случае британский флот будет весомым аргументом, с помощью которого это мирное правительство будет торговаться по условиям соглашения». 27 июня группа экспертов по стратегическому планированию из военного министерства Соединенных Штатов, возглавляемая прославленным генералом Джорджем Маршаллом, представили Рузвельту заключение, согласно которому британцам больше не должна была продаваться или поставляться никакая американская военная техника или снаряжение, поскольку дальнейшее существование Британии как таковой оказалось под большим вопросом. Примерно в то же время Джон Ф. Кеннеди пожертвовал крупную сумму в организацию «Америка прежде всего», которая выступала против вступления США во Вторую мировую войну, а в Лондоне немецкий шпион рылся в мусорном контейнере у дома 10 по Даунинг-стрит, подсчитывая выброшенные бутылки, чтобы подтвердить подозрения Гитлера о том, что Черчилль страдает алкоголизмом.Как отмечалось ранее, в 1940 году, практически одновременно с описываемыми событиями, цены на американские акции рухнули, однако оказалось, что и это еще не предел, и в 1941 и 1942 годах они подешевели еще сильнее. Единственным рынком, который не среагировал адекватно, оказалась Парижская биржа, хотя после Сталинграда и там начали подозревать, что Третий рейх не продержится обещанной 1000 лет. В том же 1941 году британские инвесторы оказались также прозорливы, о чем свидетельствует стоимость акций, которые в четвертом квартале показали неожиданный рост, несмотря на ужасные новости с фронта и обрушившуюся на военное руководство Великобритании критику за его некомпетентность. Лондонские инвесторы, видимо, ожидали вступление в войну Соединенных Штатов, и было бы заманчиво, но вряд ли оправданно, предположить, что они предвидели такое событие, как Перл-Харбор.
Когда вектор развития событий на фронте сменил направление, правительства Японии и Германии взяли цены на акции под контроль, а это означало, что продавать их стало «непатриотично». Таким образом, они заставили умолкнуть «голос разума» своих рынков. Тем не менее, немецкие инвесторы все же что-то подозревали. Цены на акции в Берлине достигли пика в ноябре 1941 года, как раз перед тем, как, ведомые планом «Барбаросса», немцы застопорились на подступах к Москве. И это было удивительное прозрение в тоталитарном государстве, где новости подвергались строгому отбору. Примерно в то же время некоторые из генералов Гитлера начали в частном порядке высказывать опасения по поводу того, что немцев могут поглотить «просторы России», но так как их сразу же обвинили в изначальном отсутствии достаточной лояльности, то и слушать их никто не стал.
В Японии была примерно такая же история. Военные сводки подвергались еще более жесткой корректировке, и в новостях потери со стороны японской армии либо были значительно приуменьшены, либо о них не сообщалось вовсе. Для японской общественности поражение казалось чем-то совершенно немыслимым. На протяжении 1942 года им рассказывали только о завоеваниях, а битвы в Коралловом море, Мидуэе и Гуадалканале якобы закончились славными победами японских войск. Как уже было сказано ранее, экипажам военных кораблей, потопленных в Коралловом море и на Мидуэе, даже не позволили вернуться в Японию. Напротив, активно велись разговоры о новой и богатой японской империи в Юго-Восточной Азии.
Однако потоки пропаганды не смогли обвести инвесторов вокруг пальца, и цены на акции в реальном выражении осенью 1942 года достигли своего максимума. Начал ощущаться дефицит продовольствия, а железные перила в городских парках спилили и переплавили ради получения стали для фронта. Так что в финансовых вопросах инвесторы, должно быть, руководствовались вовсе не самурайской честью, а голосами своих желудков.
В 1950 году, сразу после северокорейского вторжения, японский рынок упал на 50 % в первые 11 дней начала северокорейской экспансии. Затем в начале июля, во время столь стремительного отступления южнокорейских и американских войск, что казалось, их скоро окончательно сбросят в море, рынок начал расти, зафиксировав минимум, не обновлявшийся долгие годы, за несколько месяцев до появления хороших новостей с фронта и Инчхонской десантной операции.