«Завеса отрицания была опущена над поражением. Разочаровать начальника, не выполнить свои обязательства было невыносимо для японцев, связанных долгом. Более приемлемым представлялось скрывать и скрывать. Премьер-министру Тодзио не сообщали о поражении целую неделю, а общественность была проинформирована о том, что в то время, как Япония потеряла один авианосец, Америка потеряла два. На самом деле цифры были следующими: четыре потопленных японских авианосца против одного американского. Офицеры с потопленных кораблей были доставлены на базу; моряки были отправлены обратно на юг Тихого океана, им даже не разрешили увидеться со своими семьями».
Сам Ямамото находился в глубокой депрессии. Тем не менее, он чувствовал себя обязанным успокоить подчиненных на секретной конференции по стратегии в июне в Военно-морском колледже. «В объединенном флоте все еще есть восемь авианосцев. Мы не должны падать духом. В бою, как в шахматах, глуп тот, кто позволяет себе заставить себя сделать безрассудный ход от отчаяния»[174]
. В последующие месяцы, когда японцы, верившие в непобедимость своего флота, узнавали о потерях, некоторые начали сомневаться в исходе войны. Впервые появились симулянты и даже некоторый саботаж, хотя он был относительно незначительным.Черчилль в воспоминаниях о Мидуэе комментирует жесткость японского руководства и планирования и самурайскую традицию. Когда события не следовали запланированному графику, по его мнению, японцы были склонны путаться и принимать неверные решения. Он писал, что отчасти это происходило «из-за громоздкой и неточной природы их языка, что делало крайне затруднительным импровизацию посредством сигнальных средств связи».
Наступательные действия Японии в битве при Коралловом море и в Мидуэе были отражены с большими потерями. Несмотря на потерю Сингапура, после двух морских сражений Австралия наконец-то почувствовала себя в безопасности от вторжения. Ямамото с самого начала говорил, что Япония должна нанести нокаутирующий удар в первый год войны, но сделать этого так и не удалось. После Мидуэя, в письме любимой гейше Ямамото выразил свою тоску. Среди прочего, храбрость и самопожертвование, проявленные в ходе операции эскадрильей «Торпедо-8», должны были выбить его из колеи. «Торпедо-8», должно быть, разуверила японское руководство в том, что что они вступили в бой с податливой, упадочной и неполноценной нацией.
Обескураженная поражением, с июля 1942 года Япония прекратила наступательные действия, хотя она все еще обладала достаточной военно-морской мощью, чтобы бросить вызов, и возможно, победить американский флот. Вместо этого она вернулась к оборонительной тактике, что привело к длительной войне на истощение, которую она не могла надеяться выиграть против превосходящей промышленной державы. Соединенные Штаты уже закладывали высокие темпы строительства новых современных линкоров и авианосцев. Менее чем через год адмирал Ямамото погиб, когда его самолет был перехвачен и сбит американским истребителем, знавшим его маршрут опять же благодаря криптографам. Прах адмирала был захоронен в Токио на государственных похоронах в июне 1943 года, по иронии судьбы – в первую годовщину Мидуэя.
Даже если никто другой этого не осознал, и американский фондовый рынок (о чем пойдет речь в следующей главе), и Уинстон Черчилль восприняли масштаб победы. В книге «Великий союз» он писал: «Моральный эффект был мгновенным и впечатляющим. Одним махом доминирующее положение Японии в Тихом океане было уничтожено. Очевидное превосходство врага, которое срывало наши совместные усилия (sic) на Дальнем Востоке в течение шести месяцев, исчезло навсегда. С этого момента все наши мысли с трезвой уверенностью обратились к наступлению».
Глава 8
Фондовые рынки поняли: никто другой этого не понял