История христианской церкви в XIX веке. Том 1. Инославный христианский Запад

Причина неуспеха этих движений заключалась отчасти в недостатке деятельных и серьезных вождей, которые действительно оказались бы на высоте своего призвания Наличные вожди, в роде Рогге, Черского, Шателя и других, не имели в себе достаточно сил организовать движение на положительной почве, вдавались в крайности и увлекались рационализмом, который отталкивал более серьезных людей. Этим, конечно, с успехом пользовались иезуиты, поселяли распри среди самих вождей, возбуждали против них правительство и полицию и таким образом душили их в зародыше. Но всей сатанинской хитрости сынов Лойолы оказалось недостаточно для того, чтобы предотвратить назревшее освобождение целых миллионов западно-русских униатов от папского ига. Это событие, совершившееся в 1839 году, было весьма тяжелым ударом для папства, так как оно сразу потеряло до двух миллионов духовно закрепощенных рабов. Григорий XVI произнес по этому поводу грозную аллокуцию, в которой старался возбудить против России общественное мнение западной Европы, но аллокуция не произвела желаемого действия, и Европа примирилась с совершившимся фактом. В самом Риме, однако, долго господствовало весьма ожесточенное настроение против России и ее императора, и когда Николай I в 1845 году прибыл в Рим, то полиция должна была принимать самые деятельные меры, чтобы охранить его от яда и кинжала какого-нибудь нафанатазированного иезуитами изувера. Император Николай I, со своим рыцарски-открытым сердцем, сделал визит папе Аудиенция состоялась в присутствии русского посланника Бутенева и кардинала Антонелли. О чем шел разговор, осталось тайною; но в Ватикане не преминули сложить целую легенду на счет этого визита. Рассказывали, что император Николай отправился на аудиенцию с гордой и важной осанкой, а возвратился с нее бледным, согбенным и с морщинами на лице. Папа впоследствии говорил по этому поводу: «Я сказал ему все, что внушил мне Святой Дух». Если папа действительно упрекал императора за обращение униатов в веру их отцов, то становится понятным, какой собственно был это «дух», и что именно внушал он ему.

Так папству в лице Григория XVI приходилось платиться за вины и заблуждения целого ряда столетий. Сам по себе папа, насколько он стоял вне системы, был человек преданный искусству и науке. Он собирал и приводил в порядок этрусские и египетские художественные произведения, расширил музеи Рима и восстановил несколько церквей; расширил он также и библиотеку в Ватикане, хотя и нисколько не облегчил доступа к ней. Свободы науки он не признавал, и научные собрания не терпел в своей области, так как они могли быть опасны для церкви римской. Не благосклонно относился он и к железным дорогам, так как они более вводили Рим в бурный водоворот жизни мира сего. Подданным его, однако, совсем не нравилось жить в церковном отчуждении от остального мира; напротив, иностранцы с удовольствием видели, что Рим укрывался от веянии нового времени, стараясь сохранить в себе тип древнего города, представлявшего более привлекательности для художников и любителей искусства.

Не было недостатка в Риме и в ученых старого закала. Замечательным гением лингвистики был Джузеппе Меццофанти, который мог читать и говорить на пятидесяти языках. По внешности он был весьма невзрачен, имел несуразную голову с узкими глазами. Когда один френолог заметил, что строение его черепа указывает, именно, на особенный дар изучения многих языков, то Меццофанти иронически сказал на это: «но ведь френолог, говоря это, уже, конечно, знал, что я знаю более 50 языков». Анжело Майо, впоследствии папский библиотекарь, прославился учеными и счастливыми открытиями в области классической и патристической литературы. В Амброзианской библиотеке в Милане он в числе манускриптов под более позднею письменностью открыл древние, трудно читаемые письмена, которые он, однако, с помощью различных химических средств довел до удобочитаемости. Это открытие, так наз., палимпсестов имело большое научное значение; но только странная ревнивость, которою отличался Майо, как библиотекарь Ватикана, долго препятствовала другим ученым разделять с ним честь исследования, а сам он своею торопливостью только умалял значение своих исследований.