История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 1

В действительности, при имевшемся состоянии сил, Франции было весьма трудно оказать какое-либо сопротивление такой массе вторгшихся врагов. У границы в Юре, где вторжение стало неожиданным, не было никаких войсковых соединений; Мортье со Старой гвардией, поначалу направленный в Бельгию, только возвращался форсированными маршами с севера на восток через Реймс, Шомон и Лангр. На границе Эльзаса маршал Виктор со 2-м пехотным и 5-м кавалерийским корпусами находился в Страсбурге, где едва успел предоставить недолгий отдых войскам и зачислить в них небольшое количество новобранцев. Его корпус насчитывал не более 8–9 тысяч полувооруженных и полуодетых пехотинцев. Перемещение сборных пунктов к Парижу во многом усилило трудности набора войск. Однако в 5-м кавалерийском корпусе Виктор располагал 4 тысячами старых испанских драгун, несравненных конников, настроенных против врага самым решительным образом. При виде неприятеля, дебушировавшего через Базель, Бельфор и Безансон, маршал поостерегся выдвигаться ему навстречу от Кольмара к Базелю, а напротив, отошел и занял позицию на Вогезском хребте, оставив в Страсбурге с запасом провианта 8 тысяч конскриптов и национальных гвардейцев под началом генерала Брусье. Храбрый маршал был очевидным образом растерян, однако его прекрасная кавалерия обрушивалась на русские и баварские эскадроны, опрокидывала и рубила их саблями.

При известии о переходе неприятеля через Рейн у Майнца, произошедшем 1 января, Мармон с 6-м пехотным и 1-м кавалерийским корпусами отступил, оставив в Майнце 4-й корпус под началом Морана, сократившийся из-за тифа с 24 до 11 тысяч человек. По дороге он подобрал дивизию Дюрютта, отправлявшуюся на Кобленц и отделенную от Майнца, куда она не смогла вернуться. Первой мыслью Мармона было двигаться в Эльзас на помощь Виктору. Но когда он увидел, что Эльзас захвачен неприятелем и почти оставлен нашими войсками, уже достигшими вершин Вогезов, он расположился на обратных склонах этих гор, то есть на Сааре и Мозеле, дабы осуществить соединение с Виктором в Меце, Нанси или Люневиле. Он также столкнулся с большими трудностями в пополнении своего корпуса из-за недостатка времени и перемещения сборных пунктов. Его войско насчитывало около 10 тысяч пехотинцев и 3 тысячи конников, составлявших 1-й кавалерийский корпус, и ему пришлось еще больше ослабить себя, оставив несколько подразделений в Меце и Тьонвиле.

Ней располагал двумя дивизиями Молодой гвардии, которые концентрировал в Эпинале.

Итак, неприятель вторгся в Эльзас, Лотарингию и Франш-Конте. Союзники всюду обещали щадить население и поначалу держали слово из страха вызвать волнения. В деревнях царил ужас. Крестьяне Лотарингии, Эльзаса и Франш-Конте, весьма воинственные по характеру и по традиции, охотно подняли бы мятеж против врага, если бы имели оружие и какие-нибудь войсковые корпуса для поддержки. Но ружей им недоставало так же, как и всем жителям Франции, а быстрое отступление маршалов обескураживало их. Они покорялись неприятелю с отчаянием в душе.

Отступление войск сопровождалось достойным не меньшего сожаления уходом главных чиновников. После долгих обсуждений правительство приказало префектам, супрефектам и прочим представителям властей отступать вместе с войсками, дабы обременить неприятеля созданием администрации в захваченных провинциях. Решение было вызвано воспоминанием о том, какие трудности испытывали сами французы в завоеванных странах в случае исчезновения местных властей. Возможно, так и имело бы смысл действовать в стране, где нет партий, враждебных правительству, готовых поднять мятеж при приближении вражеских войск. К несчастью, во Франции, где после двадцати пяти лет революции осталось множество партий, которых не мог более сдерживать побежденный Наполеон, отсутствие властей имело весьма неприятные последствия. Оставшись без надзора префектов и полиции, его противники помогали неприятелю учреждать враждебные режиму администрации и даже готовились к провозглашению Бурбонов. Подобная картина редко встречалась в деревнях, наиболее сильно страдавших от вторжения, однако в городах, где общественное мнение было более переменчивым, а невзгоды вторжения почти не ощущались, разражались порой самые опасные манифестации, в которые вносили вклад не только роялисты, но и население, уставшее от деспотизма и войны. Так, в довершение всех бед, Франция не смогла повторить благородный пример патриотизма, который подала в 1792 году, и не самой малой виной императорского режима стало то, что она явилась перед вторгшимися врагами обессилевшей и разделенной.