История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 1

Произнеся эти слова, Александр удержал на несколько минут Коленкура и в краткой беседе дал ему понять, что последние сомнения союзников рассеялись вследствие события, случившегося ночью на Эсоне, ибо с этой минуты стало понятно, что Наполеон более не способен что-либо предпринять и ему остается только покориться судьбе. Император Александр повторил заверения в самом великодушном обращении с Наполеоном, не скрыл, что, возможно, поторопился, предложив остров Эльба, но добавил, что выполнит обязательство, и недвусмысленно обещал добиться предоставления Мари Луизе и королю Римскому княжества в Италии. Затем он отослал Коленкура, настояв, чтобы тот как можно скорее возвращался с полномочиями от своего повелителя, дабы завершить переговоры, ибо с часу на час положение Наполеона ухудшалось настолько же, насколько улучшалось положение Бурбонов, и возмещения, которые были готовы ему предоставить, могли сильно уменьшиться.

Так свершилось отступничество

маршала Мармона. Если бы поступок маршала состоял в том, что он предпочел Бурбонов Наполеону, мир – войне, надежду на свободу – деспотизму, не было бы ничего проще, законнее и благовиднее. Но, даже не учитывая долг благодарности, нельзя забывать, что Мармон был облечен личным доверием Наполеона, вооружен и занимал на Эсоне позицию основополагающего значения. Оставление такой позиции со всем армейским корпусом, вследствие тайного соглашения с князем Шварценбергом, означало не выбор гражданина, свободного в своих желаниях, между одним правительством и другим, а выбор солдата, переметнувшегося на сторону врага!

Три полномочных представителя вернулись в Фонтенбло с окончательным ответом государей-союзников к вечеру 5 апреля. Маршал Ней, осыпанный ласками временного правительства, взялся раздобыть и доставить безусловное отречение Наполеона. Поэтому он не дождался двух своих коллег, желая то ли остаться наедине с самим собой, то ли быстрее сдержать данные обещания. Наполеона он нашел уже осведомленным об отречении 6-го корпуса, как никто точно оценившим его военные и политические последствия, впрочем, спокойным и выказывающим тем больше величия, чем сильнее ожесточалась против него фортуна. Наполеон вежливо поблагодарил Нея за выполнение миссии, но не стал расспрашивать, догадавшись по его поведению и по тому, как он торопился прибыть первым, что маршал горит желанием содействовать развязке и поставить ее, быть может, себе в заслугу. Он почти безответно выслушал всё, что хотел сказать Ней, а тот долго распространялся о бесповоротном решении государей, о невозможности добиться его изменения, о воодушевлении, с каким выступали в Париже за мир и за Бурбонов, о состоянии разрухи в армии и о невозможности добиться от нее новых усилий. Тем не менее он не отступил от должного почтения к повелителю, перед которым он и его товарищи по оружию усвоили обыкновение склонять голову.

Терпеливо и холодно выслушав маршала, Наполеон отвечал, что подумает и даст знать о своем окончательном решении завтра. После встречи Ней, торопясь исполнить обещание, поспешил составить Талейрану письмо. Рассказывая о возвращении в Фонтенбло и безуспешности утренних переговоров, ставшей следствием

, писал он, непредвиденного события (события на Эсоне), Ней добавлял, что Наполеон, убедившись, что поставил Францию в критическое положение и ему теперь невозможно самому спасти ее, выказал решимость предоставить свое безусловное отречение. Вслед за этим утверждением, по меньшей мере преждевременным, маршал добавлял, что надеется сам доставить подлинный и безоговорочный акт отречения. Письмо было отправлено из Фонтенбло в половине двенадцатого вечера.

Коленкур и Макдональд прибыли тотчас вслед за Неем. Наполеон уже крепко спал. Разбудив его, они рассказали ему с теми же подробностями, что и Ней, но в иных выражениях, обо всем, что произошло в Париже со вчерашнего дня. Они не скрыли, что, по их глубокому убеждению, как ни мучительно им высказываться подобным образом, ему остается только предоставить свое безусловное отречение, если он не хочет ухудшить свое личное положение, лишить жену, сына и братьев всякого шанса на приличное содержание и навлечь на Францию новые и непоправимые несчастья. Этот совет, повторявшийся раз за разом, хоть и выраженный в почтительных выражениях, надоел Наполеону. Он отвечал с нетерпением, что у него осталось еще довольно ресурсов, чтобы так скоро принимать столь чрезвычайное предложение. «А Евгений, – воскликнул он, – а Ожеро, Сюше, Сульт и пятьдесят тысяч солдат, оставшихся у меня здесь? Вы полагаете, этого мало? Впрочем, посмотрим. До завтра». И показав, что уже поздно, он отправил переговорщиков отдыхать, засвидетельствовав им, до какой степени ценит их благородство и деликатность.