История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2

Решения, принятые 6 марта и обнародованные 7-го (в день вступления Наполеона в Гренобль), открыли широкой публике новость, которую скрывали, сколько могли, но которая постепенно просочилась из Тюильри и произвела на осведомленных людей глубокое впечатление. Однако обнародованные подробности несколько уменьшили первое волнение. Правительство знало пока только о высадке Наполеона в заливе Жуан во главе одиннадцати сотен человек, о неудавшемся покушении на Антиб и о выдвижении в Верхние Альпы. Сообщившие об этих фактах префекты выделяли наиболее благоприятные обстоятельства, а правительство, со своей стороны, постаралось произвести на публику ободряющее впечатление, ибо пыталось ободрить и самое себя. Поскольку огромное значение придавалось первому проявлению чувств армии, особо подчеркнули случившееся в Антибе и представили Буонапарте

отвергнутым войсками, с которыми он столкнулся при высадке, и даже вынужденным броситься в горы, где он неминуемо падет под ударами нужды или правосудия. Оправившись от первого ужаса, пламенные роялисты уже видели в великом событии дня только повод для надежды.

Остальная публика рассудила иначе. Парижане не поверили официальной версии и не сочли Наполеона настолько пропащим, как то утверждалось. Народ, испытывая инстинктивное влечение к человеку, который так мощно потряс его воображение, затаил в душе радость при известии о его возвращении. Военные, взволнованные до глубины души, желали успеха своему бывшему генералу, чего и не думали скрывать, хотя их командиры всячески выказывали верность своему долгу. Революционеры, десятью месяцами ранее рукоплескавшие возвращению Бурбонов, которые мстили за них Наполеону, теперь так же рукоплескали возвращению Наполеона, который мстил за них Бурбонам. Приобретатели государственного имущества, бесчисленные в сельской местности, сочли себя спасенными от неминуемого разграбления. Буржуазия, напротив, спокойная и незаинтересованная в вопросе государственного имущества, которого покупала гораздо меньше, чем сельские жители, и желавшая мира и умеренной свободы, испытывала глубокое беспокойство. Хотя ее и задевала пристрастность Бурбонов к дворянам и священникам, она предпочитала их сохранить, оказывая им сопротивление, а не рисковать с Наполеоном новой войной с небольшими шансами на свободу. Такие чувства были присущи в основном парижской буржуазии, самой благоразумной во Франции, потому что она была просвещенной и избавленной от частных провинциальных интересов. В разоренных континентальной блокадой приморских городах, к примеру, буржуазия испытала род ярости, тогда как в промышленных городах, индустрия которых, созданная Наполеоном, сильно пострадала от сообщения с Англией, буржуазия ощутила подлинную радость, омрачаемую только страхом войны.

По-настоящему осведомленные люди испытывали только страдание. Эти обычно немногочисленные, но поневоле влиятельные люди ожидали от возвращения Наполеона только ужасных бедствий. Никто из них не сомневался, что будет война. Конгресс, который считали почти распущенным, продолжил свою работу, и было уже очевидно, что он не распустится и постарается низвергнуть, не оставив времени прийти в себя, человека, который поставил под удар всё сделанное в Вене. Значит, предстоял новый смертельный поединок Франции с великими европейскими державами. Одной этой опасности должно было хватить, чтобы отвратить всякого доброго гражданина от попытки переворота в такую минуту. Правда, вина за нее лежала не только на Наполеоне, но и на Бурбонах, которые своими ошибками подготовили успех подобной затеи; но кто бы ни был виноват, для Франции несчастье оставалось неизменным.

Тогда как роялисты волновались и ничего не предпринимали, не меньше волновались и бонапартисты и революционеры и точно так же бездействовали. Известие о возвращении Наполеона словно поразило громом и тех и других. Маре, единственный кто вступил в сообщение с Эльбой, и то только для того, чтобы отправить туда некоторые сведения, был удивлен не меньше других, ибо Флёри де Шабулон ничего не сообщал ему после своего отъезда и еще не вернулся. Опасаясь несчастливого результата, верный бывший министр Наполеона готов был сожалеть о том, что внес свою долю, как ни мала она была, в решение своего повелителя. Молодые военные, авторы заговора, о котором мы рассказывали, не имевшие никакого сообщения с островом и даже с полковником Лабедуайером, стремились немедленно перейти к действиям, дабы споспешествовать предприятию Наполеона. Бонапартисты гражданского толка, Реньо де Сен-Жан д’Анжели, Буле де ла Мёрт, Тибодо и другие, столь же мало осведомленные, как Маре, боялись и действовать, и бездействовать, ибо если диверсия на севере в пользу Наполеона могла быть уместной, с другой стороны, она могла и помешать его планам. Привыкшие ждать, а не упреждать решения императора, они погрузились в сомнения.