История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2

Но проволочки не устраивали роялистов, охваченных небывалым нетерпением. Они требовали, чтобы дю Бошаж немедленно приступал к делу, а тот, в свою очередь, нетерпеливо ждал сигнала от Витроля и маршалов Удино, Макдональда и Сен-Сира. Витроль умолял их не совершать неосмотрительных действий, ибо они могли навлечь на себя ярость федератов, просветить палаты насчет подготавливавшихся событий и, быть может, предопределить реакцию в пользу Наполеона, поставив под угрозу результат попыткой его ускорить. Рекомендуя своим друзьям терпение, Витроль вел себя с Фуше обратным образом и торопил его провозгласить Людовика XVIII под весьма благовидным предлогом: дабы предотвратить вторую Реставрацию руками держав-союзников, приписать ее заслугу себе и избавить Бурбонов от досадной видимости восстановления руками врагов. Доводы были справедливы, но хоть и предоставляли мотивы для действий, не предоставляли к тому средств. Подобное предложение исполнительной комиссии можно сделать, твердил Фуше, только опираясь на доказанную невозможность сопротивления армиям коалиции. А о невозможности сопротивления мог авторитетно заявить только один человек – военный министр Даву. Его обязанности, великая воинская слава, выказанная в Гамбурге стойкость и изгнание при Бурбонах делали его в данных обстоятельствах уникальным человеком; он один мог решить всё, заявив о невозможности обороны. Даву был человеком цельным, честным и способным сказать правду, как только сам ее признает. Дополнительным мотивом сказать правду была ответственность, которую он взял бы на себя, заявив о возможности сопротивления в том случае, если оно окажется невозможным; ведь организация сопротивления поручалась ему же. И Фуше поставил себе целью завоевать Даву. Однако знаменитый маршал был столь никудышным интриганом, что подступиться к нему было непросто.

Случай, всегда снисходительный при необходимости, предоставил Фуше желанную возможность на следующий же день после отъезда Наполеона. Полиция сообщила, что маршал Удино готов возглавить роялистское движение. После 20 марта маршал не поступал на службу, но не отказывался от явного сообщения с Наполеоном. Он встречался с ним, встречался и с военным министром. Последний вызвал его к себе, обратился к нему с упреками и, чтобы испытать его чувства, хотел поручить Удино командование. Маршал извинился и под нажимом министра отвечал ему, что тот служит гиблому делу; что Бонапарты теперь невозможны, а Бурбоны неизбежны и желательны; что если их не провозгласят, то их придется принять из рук иностранцев на дурных условиях; что гораздо благоразумнее взять инициативу на себя; и что, наконец, такое поведение будет сколь здравым, столь и патриотичным. Наконец, Удино свел дело к военному вопросу и спросил Даву, верит ли он, что сможет противостоять Европе, когда этого не смог и Наполеон. Он добавил, что Людовик XVIII всегда хотел выказать справедливость в отношении Даву, что ему помешали, но он высоко ценит достоинства победителя Ауэрштедта и учтет услуги, которые маршал сможет оказать по этому случаю Франции.

Даву отвечал, что под возложенным на него сокрушительным бременем, то есть обязанностью сменить в командовании Наполеона, он думает не о личных выгодах, а об ответственности, павшей на его голову, и что сопротивление Европе при сложившемся положении вещей кажется ему почти невозможным. После такого признания трудно было не согласиться с необходимостью принятия Бурбонов, коль скоро Европа не желает для Франции других государей. Даву, будучи человеком здравомыслящим, признал эту необходимость и добавил, что может преодолеть личную неприязнь, если Бурбоны поведут себя благоразумно. На вопрос Удино, что нужно, чтобы он счел их поведение благоразумным, Даву отвечал следующими условиями: вступление короля в Париж без неприятельских армий, которые останутся в тридцати лье от столицы; признание трехцветного знамени; забвение действий и высказываний военных и гражданских лиц после 20 марта; сохранение нынешнего состава палат, нынешнего состояния армии и проч. Маршал Удино удалился, дабы рассказать об этой беседе лицам более могущественным, нежели он сам. Он явился к Витролю, который нашел условия Даву вполне приемлемыми и захотел с ним побеседовать. Тот согласился принять Витроля и принял его тем же вечером. Витроль заявил, что не обладает полномочиями в отношении предложенных условий, но выказал убежденность, что король их примет, особенно если его провозгласят прежде вступления в Париж иностранных армий. Немедленное провозглашение Бурбонов, если такой ценой можно было избежать необходимости второй раз терпеть неприятеля в столице, показалось маршалу Даву самой выгодной вещью в мире, и он решил на следующий же день сделать исполнительной комиссии официальное предложение. Маршал был цельным человеком, чуждым политических политесов, и когда считал решение разумным, не допускал колебаний.