Генерал Беккер располагал тремя-четырьмя сотнями людей и был полон решимости защищать Наполеона до последней крайности. Два десятка молодых людей, таких как Флао, Лабедуайер, Гурго и Флёри де Шабулон, были готовы погибнуть, защищая славную жертву, вверенную их преданности. Наполеон посмеивался над их рвением, говоря, что неприятель едва начал выходить на равнину Сен-Дени, что через Сену, пусть и низкую, нелегко перейти и положение вещей не таково, каким его видит встревоженное воображение верных друзей. В Мальмезоне они были почти одни. За исключением Маре, Лавалетта, Савари и Бертрана, которые никуда и не выезжали, а также братьев, матери и Гортензии, там не бывало других посетителей. Иногда появлялись только сбегавшие из армии офицеры, в разодранной одежде и еще покрытые грязью, чтобы рассказать Наполеону о движении неприятеля и умолять вновь возглавить армию. Наполеон выслушивал их с хладнокровием, успокаивал, благодарил и делал свои выводы. Не зная в точности положения армий коалиции, он заключил из рассказов, что неистовый Блюхер, по обыкновению, опережает благоразумного Веллингтона и обогнал англичан на два марша. Тотчас, с присущей ему военной зоркостью, Наполеон догадался, что отдалившихся друг от друга членов коалиции можно захватить одного за другим и по счастливому случаю найти под Парижем возможность, которую напрасно искали в Ватерлоо. Не менее 60 тысяч человек должны были подойти из Суассона, и не менее 10 тысяч имелось в Париже. Стольких сил было более чем достаточно, чтобы разгромить Блюхера, который не мог собрать более 60 тысяч, а после разгрома Блюхера имелся шанс нанести сокрушительное поражение и Веллингтону. Подобный триумф мог сообщить всем неслыханный пыл, вызвать единый порыв всей нации, и Наполеон, поддавшись последней счастливой грёзе, воображал, как прекрасно будет оказать Франции услугу, не желая воспользоваться ею самому, и продолжить путь в изгнание, сделав возможным подписание доброго мира. Спасти, быть может, корону сына – вот всё, чего он ожидал от этого последнего подвига.
Наполеон вынашивал этот великий план в ночь на 29 июня, когда его внезапно прервало прибытие Декре и Буле де ла Мёрта (Мерлена найти не успели), которые появились среди ночи, чтобы передать намерения исполнительной комиссии относительно его отъезда. Наполеон принял их немедленно и по вручении приказа, предписывавшего капитанам обоих фрегатов сниматься с якоря, не дожидаясь пропусков, объявил, что готов к отъезду, но сначала намерен отправить послание исполнительной комиссии. Затем он со стесненным сердцем отослал двух своих старых служителей, с которыми ему уже не суждено было свидеться.
На рассвете 29-го он приказал приготовить оседланных лошадей, облачился в мундир, вызвал Беккера и с необычайным оживлением, какого в нем не замечали с 18 июня, изложил генералу свои намерения. «Неприятель допустил серьезную ошибку, предвидеть которую, впрочем, было нетрудно, учитывая характеры союзнических генералов, – сказал он. – Они выдвинулись вперед двумя колоннами по шестьдесят тысяч человек в каждой и разошлись на весьма значительное расстояние, так что можно сокрушить одну, прежде чем другая успеет подойти на помощь. Эту уникальную возможность приберегло для нас Провидение, и было бы преступлением или безумием ею не воспользоваться. Вследствие чего я предлагаю вернуть мне командование армией, которая при виде меня воспрянет духом и разгромит неприятеля. Наказав неприятеля за его дерзость, я верну командование временному правительству. Даю слово генерала, солдата и гражданина, что даже на час не стану удерживать за собой командования и после верной и разительной победы, которую хочу одержать не для себя, а для Франции».
Генерала Беккера поразило одухотворенное выражение лица Наполеона в ту минуту. Это была уверенность гения, пробудившаяся в несчастье и на миг рассеявшая потемки. Несмотря на нежелание браться за миссию, в успех которой он вовсе не верил, генерал уехал, побуждаемый Наполеоном поторопиться, и тотчас помчался в Тюильри. С большим трудом пробравшись через мост в Нейи, он нашел исполнительную комиссию заседающей, почти не прерывавшей заседаний на ночь. Фуше возглавлял ее и, как всегда, казалось, один ее и составлял.