История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2

Таковы были расположения Даву, когда утром 1 июля он получил приглашение Фуше явиться на заседание исполнительной комиссии для обсуждения вопроса, нужно ли воспротивиться или уступить требованиям неприятельских генералов. Маршал, обойдясь с Фуше так, как Фуше частенько обходился с коллегами по комиссии, то есть с высокомерным пренебрежением, не стал спешить на заседание, которое, по его предположению, не могло быть откровенным и серьезным. Он занялся расстановкой войск на позициях, где им предстояло сражаться, и потратил утро на роль главнокомандующего, а не члена правительства. Видя, что маршал не спешит отвечать на призыв Фуше, исполнительная комиссия направила ему приглашение явиться на заседание от своего коллективного имени. Даву тотчас прибыл. Помимо членов исполнительной комиссии, на заседание пригласили министров, бюро обеих палат, Массена, командующего Парижской национальной гвардией, маршалов Сульта и Лефевра и генералов Эвена, Деко, Депонтона, командующих артиллерией и инженерными войсками.

Когда все собрались, герцог Отрантский объявил предмет обсуждения. Не открыв вполне результатов переговоров, начатых Буасси д’Англа, Валенсом, Андреосси, Фложергом и Ла Бенардьером в штаб-квартире Веллингтона, он не скрыл, что неприятельские генералы с каждой минутой становятся всё более угрожающими и не выказывают склонности подписывать перемирие, если им не сдадут Париж, то есть местопребывание правительства. Не требовалось ни большого ума, ни долгих объяснений, чтобы понять, что Париж им нужен не для того, чтобы предать его огню и мечу, а для того, чтобы осуществить в нем революцию.

Кратко изложив суть дела, Фуше ждал, что кто-нибудь возьмет слово, но все молчали, ибо никто не спешил высказывать мнение по столь важному предмету. Тогда Фуше стал сам опрашивать присутствующих, окликая преимущественно членов собрания, принадлежавших к палате представителей. Он обратился, в частности, к Клеману де Ду, человеку искреннему и рассудительному, члену бюро второй палаты. Клеман заявил, что вопрос кажется ему чисто военным, потому разъяснять его надлежит военачальникам, и, казалось, ждал ответа от знаменитого Массена. Бессмертный защитник Генуи, с сожалением встретивший возвращение Бурбонов в 1814 году и с еще бо́льшим сожалением – возвращение Наполеона в 1815-м, прекрасно понимал опасность создавшегося положения, и если бы хотел принять участие в событиях, то посоветовал бы идти к неизбежному результату, то есть к восстановлению Бурбонов, самым коротким и прямым путем. Он отвечал, что по опыту знает, как долго можно продержаться в большом городе против сильного неприятеля, но не знает, какие ресурсы собраны вокруг столицы и потому не может высказаться по затронутому предмету со знанием дела.

Его ответ вынуждал объясниться Даву, военного министра и главнокомандующего армией, призванной оборонять Париж. Он высказался жестко, с недовольством и дав понять, что недовольство его относится к уклончивым политикам, которые, вместо того чтобы привести положение к развязке, похоже, только стараются осложнить его. О чем его спрашивают? Возможно ли дать сражение под Парижем? Он утверждает, что возможно, и есть большой шанс победить, и он готов энергично и уверенно сражаться. И Даву привел свои доводы, как человек, умеющий приличным образом выразить то, в чем отлично разбирается. Его речь произвела на присутствующих сильное впечатление. «Таким образом, – добавил он в заключение, – если основывать вопрос исключительно на возможности дать и выиграть сражение, я заявляю, что готов его дать и надеюсь выиграть. Тем самым я категорически возражаю всем, кто распространяет слухи, будто я отказываюсь сражаться, потому что считаю сопротивление невозможным. Я заявляю об обратном и требую зафиксировать мое заявление».

Лицо Фуше, никогда не менявшееся в цвете, стало бледнее обыкновенного. Придя в замешательство от слов, которые со всей очевидностью были обращены к нему, он желчно ответил: «Вы предлагаете сражаться, но отвечаете ли за победу?» «Да, – произнес бесстрашный маршал, – да, я за нее отвечаю, если меня не убьют в первые два часа».