История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2

Уныние, с которым Наполеон говорил о себе, объяснялось его состоянием. Те, кто видел его, были поражены произошедшими в нем изменениями, и хотя он не выглядел умиравшим, было очевидно, что смерть уже не за горами. Хотя лето началось примерно в конце 1817 года, он шесть месяцев не садился в седло. Доктор О’Мира говорил ему, что отказ от привычных упражнений приведет к губительным последствиям. «Тем лучше, – отвечал Наполеон, – быстрее наступит конец». У него появилась тупая боль в правом боку, и О’Мира сказал, что необходимы физические упражнения. «Да, – ответил Наполеон, – прогулка верхом на десять-двенадцать лье пойдет мне на пользу, но как проделать такое расстояние на этой скале?» Ему всегда нравилось подолгу принимать ванну. Теперь он еще больше пристрастился к водным процедурам, потому что они облегчали боль. Он часами сидел в теплой ванне, а потом отправлялся в постель. В результате появилась нешуточная слабость. Несмотря на депрессию, ум Наполеона не утратил ни своей силы, ни живости, но тело его слабело с каждым днем, и он говорил: «Теперь вы видите, что у меня не тело железное, а ум».

Хадсон Лоу, опасаясь, что быстрое ухудшение здоровья Наполеона поставят ему в вину, чрезвычайно встревожился. Многие англичане жаловались на обращение с пленником Святой Елены, и он не хотел давать почвы для подобных обвинений. Он не рискнул позволить Наполеону езду верхом без охраны, но решил, что смена жилища пойдет ему на пользу, тем более что строения в Лонгвуде, сделанные из земли и дерева, начинали разрушаться. «Колониальный дом» идеально бы подошел заключенному, но губернатор решил оставить резиденцию для своей семьи и построить для Наполеона другой дом. Лорд Батхерст дал разрешение при условии, что новая резиденция не будет очень дорогой. То ли стоимость земли в районе «Колониального дома» была слишком высокой, то ли равнина Лонгвуда предоставляла лучший обзор для наблюдения за передвижениями пленника, но Лоу именно здесь решил строить новую резиденцию, попросту выбрав место неподалеку от Пика Дианы, где юго-восточный ветер свирепствовал не слишком. Он сообщил Наполеону о своем намерении и представил ему на рассмотрение несколько планов. Наполеон ответил, что любая резиденция в этой части острова будет губительна для его здоровья; что на строительство дома потребуется три-четыре года и к концу этого времени ему будет нужна могила, а не резиденция; что ему придется жить в окружении рабочих, не воспользовавшись при этом результатами их труда, и если бы кто-то поинтересовался его мнением, он бы сказал, что ему не нужен новый дом: тот, в котором он живет сейчас, достаточно хорош для того, чтобы в нем умереть.

Этот ответ не остановил Хадсона Лоу, и он начал строительство на самой защищенной части Лонгвуда, загородив площадку высокой стеной дерна, чтобы строительные работы не оскорбляли чувства изгнанников.

День 1 января 1818 года прошел еще печальнее, чем в предыдущие годы. Наполеон старался тратить меньше сил и перестал диктовать, оставив заботу о своем величии потомкам. «Какая польза, – говорил он, – в этих мемуарах для потомков, которые будут судить всех нас? Мы лишь участники судебного процесса, утомляющие судью. Будущие поколения оценят эти события лучше, чем мы. Правда откроется без всяких усилий с нашей стороны». Наполеон меньше диктовал, но больше читал. Его живое восприятие прекрасного, отточенное временем и страданием, позволяло ему наслаждаться великими работами человеческого ума. По вечерам он теперь меньше говорил о событиях своей жизни, чем о своем чтении, и иногда зачитывал вслух отрывки из произведений великих писателей всех времен.

Он часто читал Священное писание, восхищаясь его возвышенностью, а из всех античных писателей самым любимым для него оставался Гомер. Наполеон считал его великим реалистом, видел особое очарование в контрасте между утонченными и возвышенными чувствами, благородными персонажами «Илиады» и местными нравами и обычаями, часто доходившими до грубости; говорил, что костюм не имеет значения, если образ выглядит живым, если это общий тип, подходящий любому времени, любой стране. Особенно восхищало его в Гомере соединение возвышенных чувств и абсолютной достоверности. «Гомер, – говорил Наполеон, – видел и действовал от своего имени. Вергилий был всего лишь университетским профессором, который не делал ни того ни другого». Столь резкое мнение о Вергилии явилось результатом плохого знания латыни – Наполеон оказался неспособен оценить восхитительный язык поэта Аузонии.