История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2

Романтическая экзальтированность соединялась в императоре Александре с хитростью, что никогда не позволяло отделить в его действиях и мотивах искренность от честолюбия. Слава восстановителя Польши в самом деле затрагивала самые благородные стороны его души, и он почти убедил себя, что идет на жертву, уступая Литву и Волынь для создания Польского королевства, будто это королевство должно было принадлежать не ему, а кому-то другому. И потому, наталкиваясь на сопротивление, он почти чистосердечно негодовал.

Негодование это ничуть не тронуло лорда Каслри, и он вернулся к своей задаче, прибегая к подходящим и неподходящим доводам, предоставляемым ситуацией. Он не нашел серьезных возражений в отношении трех договоров 1813 года, ибо они были заключены в перспективе успеха и Россия, как и другие, имела право на огромные и неожиданные результаты. Лорд Каслри мог привести Александру только доводы об умеренности и равновесии, которые были превосходны, но имели вес в его устах лишь в том случае, если бы Австрия отказалась от Италии, а Англия от Бельгии. Что касается восстановления Польши, доводов у англичанина было множество, и он энергично привел их все.

Англия, сказал он царю, склонна согласиться на восстановление Польши, если оно будет полным и искренним и будет произведено на подобающих условиях. Если, к примеру, Австрия вернет все части Польши, которыми владеет; если Россия и Пруссия согласятся на такие же реституции; если будет учреждено отдельное королевство, не зависящее ни от кого из соседей; если дадут ему польского или любого независимого от участников раздела короля;

если снабдят этого короля либерально-монархическими институтами, – Англия готова рукоплескать и даже содействовать подобному делу, хотя оно и дорого ей обойдется. Но разве трое участников раздела Польши всерьез готовы ради ее восстановления на необходимые жертвы? Найдется ли король для выполнения этой прекрасной задачи? И наконец, уживутся ли вместе объединенные поляки, сумеют ли вести себя как здравомыслящая нация, достойная предоставленной ей свободы? Позволительно не только усомниться в этом, но и вовсе в это не поверить и счесть восстановление, о котором идет речь, пустым мечтанием. Ведь хотят восстановить неполную и ненастоящую Польшу, назвав ее Польшей только ради того, чтобы увеличить, а после увеличения сделать русской. Это значит пытаться ввести Европу в заблуждение, которому она никогда не поддастся.

Затем лорд Каслри объяснил Александру, что его план возбуждает тревогу, и если бы не лояльность его характера, эта тревога сделалась бы так сильна, что конгресс уже был бы распущен, а потому он просит царя, ради общего покоя и собственной славы, отказаться от неприемлемых притязаний.

Александр во время беседы сдерживался с большим трудом, ибо всё его обаяние не возымело на твердость английского посла никакого действия, хотя тот, в свою очередь, никак не сумел повлиять на уклончивую и впечатлительную натуру царя. Они расстались весьма недовольные друг другом, не добившись результата ни с той, ни с другой стороны.

На следующий день, опасаясь, что не сказал всего, что должно, желая оставить след в памяти августейшего собеседника и превыше всего заботясь о том, чтобы подготовить себе оправдание перед британским парламентом, лорд Каслри составил длинную ноту, сопроводил ее конфиденциальным письмом и отправил Александру. Этим он не ограничился и, несмотря на взаимные обещания сохранять тайну в отношении Франции, постарался показать ей свои заслуги, осведомив Талейрана о беседе с царем и о ноте. Последний, хоть и был недоволен сговорчивостью Англии в отношении Саксонии, пришел в восхищение от того, что лорд Каслри занял столь активную позицию. Тактика Англии внушила Талейрану мысль о равноценной тактике, но в обратном направлении. Желая восстановить равновесие в пользу Саксонии, принесенной в жертву лордом Каслри, и воспользовавшись с этой целью князем Чарторижским, часто сообщавшимся с французской миссией, он дал знать императору Александру, что Франция не уступит в отношении Саксонии и, напротив, весьма склонна уступить в отношении Польши. Маневр был ловким, ибо когда одни отказывают в том, что уступают другие, всякое согласие, удовлетворяющее одновременно обе стороны, должно сделаться невозможным.