История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том I

После шести лет бесплодных отношений с Пруссией Наполеон привык не считаться с ней. И он только что доказал это, пройдя через одну из ее провинций (имея на то разрешение, правда, по предыдущим договорам) и даже не предупредив ее. Он еще более доказал это, выказав так мало обиды на ее вину, когда, имея право возмутиться Потсдамским соглашением, отдал ей Ганновер, отнесшись к ней так, будто ее можно было только купить. Подобное обращение должно было жестоко обидеть ее.

Гаугвица, хоть и вернувшегося не с пустыми руками, приняли со смешанными чувствами: двор с гневом, король со страданием, публика со смесью довольства и смущения, но никто – с удовлетворением. Что до самого Гаугвица, он без затруднений предстал перед судьями, привезя из Шёнбрунна то, за что неизменно ратовал ранее, – а именно, увеличение Пруссии, основанное на союзе с Францией. Его единственная вина состояла в том, что он ненадолго поддался обстоятельствам и, подписав Потсдамский договор, теперь подписал Шёнбруннский. Но эти злополучные обстоятельства породил его неискусный преемник и неблагодарный ученик Гарденберг, за недолгое время так осложнив положение Пруссии, что распутать все сложности стало возможно только путем столкновения противоречий. Он выбирал меж опасностью гибельной войны и щедро оплаченным конфликтом: чего ж от него хотели? Впрочем, говорил он, ничто не потеряно. Ведь ситуация чрезвычайная, непредвиденная, и он принял с Наполеоном только условные договоренности, как никогда требующие ратификации двора. Если мы так смелы, как хвастаемся, и столь же чувствительны к чести, сколь нечувствительны к выгоде, как утверждаем, можно и не ратифицировать Шёнбруннский договор. Гаугвиц предупредил Наполеона, что, ведя с ним переговоры без предварительных инструкций, договаривается без обязательств. Теперь можно выбрать между Ганновером и войной с Наполеоном. Положение продолжает оставаться тем же, каким было в Шёнбрунне, он только выиграл месяц, объявленный необходимым для организации прусской армии.

Так Гаугвиц, не смущаясь стоящим вокруг него криком, не настаивая даже на принятии договора, как мог бы делать переговорщик, привязанный к труду, которого был автором, непрестанно повторял, что все свободны, есть выбор, но следует помнить, что выбирать нужно между Ганновером и войной.

Берлинские фанатики говорили, что Ганновер – это предательский дар, который обернется для Пруссии вечной войной с Англией и разрушением национальной торговли; что его к тому же купили ценой оставления прекрасных провинций, издавна принадлежавших монархии, таких как Клеве, Анспах и Невшатель. В любом случае, прибавляли они, Пруссию обесчестили, покрыли позором в глазах Европы, а общую родину, Германию, предали чужакам!

Люди умеренные, весьма распространенные среди богатой буржуазии Берлина, не вторя таким декларациям, опасались репрессий со стороны Англии в отношении прусской коммерции, переживали из-за престижа Пруссии, искренне огорчались триумфу французских армий над германскими, но превыше всего страшились войны с Францией.

Таковы же были и сокровенные чувства короля. Его мучили сожаления из-за совершенной в Потсдаме ошибки, принудившей его к позорной непоследовательности, вот единственное возражение, которое он мог противопоставить прекрасному подарку Наполеона. И потом, хотя он был не лишен личной храбрости, Фридрих-Вильгельм опасался войны как величайшего из несчастий, видя в ней разорение казны Фридриха, безумно растраченной его отцом, тщательно восстановленной им самим и уже початой последними вооружениями, но главным образом, с прозорливостью, которую нередко дает страх, – гибель монархии.

Созвали совет, на который пригласили главных деятелей монархии, – Гаугвица, Гарденберга, Шуленбурга и двух славнейших представителей армии, маршала Мёллендорфа и герцога Брауншвейгского. Обсуждение было весьма бурным, хоть и без примеси придворных страстей; и под воздействием неизменного аргумента Гаугвица, твердившего, что от Ганновера можно отказаться, только начав войну, сдались и приняли половинчатое решение, то есть худшее из возможных. Договор решили принять с поправками. Гаугвиц резко возражал, но его не послушали, сочтя, что привнесенные поправки, хорошие или плохие, спасут честь Пруссии, ибо докажут, что ее договоры составляются не под диктовку Наполеона.

Первое из изменений ясно выражало мысль тех, кто его предложил, и природу их затруднений. Из договора удалялись характеристики союза как наступательного и оборонительного, дабы можно было с меньшим конфузом предстать перед Россией. В комментариях пояснялось, в каких случаях считали себя обязанными присоединяться к делу Франции. Требовали разъяснений по последним урегулированиям, ожидаемым в Италии и включенным во взаимные гарантии, подписываемые Шёнбруннским договором, ибо старались избежать формального одобрения всего, что должно было свершиться в Неаполе, то есть низложения Бурбонов, ставленников и подопечных России.