История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том I

После сражения в Эйлау из Остероде в Кенигсберг и обратно несколько раз отправлялись парламентеры. Под первым впечатлением от сражения Наполеон велел генералу Бертрану передать Фридриху-Вильгельму, что он готов вернуть ему его земли, но только до Эльбы. Это влекло для прусского короля потерю Вестфалии, Саксонии и Франконии, то есть почти четверти монархии, но обеспечивало восстановление по меньшей мере трех остальных четвертей. Несчастный Фридрих-Вильгельм не строил никаких иллюзий, хотя жертва его была бы великой, а солдаты его достойно вели себя в Эйлау. Он был убежден, что с наступлением весны французы положат войне стремительный и плачевный для него конец. Но королева и сторонники войны, возбужденные последними событиями и русским влиянием, которое, к несчастью, весьма усилилось в Кенигсберге, оценивали положение не столь здраво и, продиктовав уклончивый ответ на дружелюбные слова, переданные генералом Бертраном, помешали воспользоваться минутным миролюбием Наполеона.

Так, ужесточение войны с Россией ненадолго вернуло Наполеона к Пруссии. Но вновь найдя Фридриха-Вильгельма слабым, неуверенным, подверженным влияниям, он еще раз убедился в том, что на Пруссию рассчитывать нельзя.

Наполеон вернулся к мысли о том, что для господства на континенте и устранения на нем английского влияния, для победы над морем через сушу

, ему необходимы не только победы, но и большой альянс. Непрестанно обдумывая свое положение в самый разгар войны, он пытался найти себе союзника. После Пруссии оставались Россия, с которой он воевал, и Австрия, которая, под видимостью нейтралитета, вела военные приготовления у него в тылах. Хотя российский двор, возбужденный британскими предложениями и хвастовством генерала Беннигсена, казался как никогда полным энтузиазма, его генералы, офицеры и солдаты, которые несли на себе бремя ужасной войны и которые по милости варварской администрации питались картофелинами, вырытыми из-под снега, испытывали совсем иные чувства и вели совсем иные речи, нежели придворные в Санкт-Петербурге. А поскольку они восхищались французской армией и не чувствовали к ней национальной ненависти, какую нередко внушает народам соседство или даже общее происхождение, то задавались вопросом, почему их заставляют проливать кровь ради англичан, которые вовсе не спешат их поддержать, и пруссаков, которые почти не умеют защищаться.

Мысль о том, что Франция и Россия, при разделяющем их расстоянии, не имеют предмета для споров, не раз приходила в голову дальновидным русским военным и обнаруживала себя в их речах. Многие французские офицеры, взятые в плен и возвращенные по обмену, слышали знаменательные речи на эту тему даже из уст князя Багратиона, самого доблестного из русских генералов, который по очереди командовал русскими авангардами при атаках и арьергардами при отступлениях.

Все эти подробности, пересказанные Наполеону, заставили его задуматься, и он пришел к мысли, что, может быть, с Россией как раз и следует в конце концов договориться, чтобы закрыть для Англии порты и кабинеты континента. Но если союз с ней и был возможен, то отнюдь не в перерыве между сражениями следовало искать средство его подготовить и заключить. Невозможность немедленного союза с Россией вынуждала Наполеона обратиться к Австрии. Он снова размышлял о союзе с Веной, несмотря на подготовку Австрии к войне, и даже думал, что теперь мог бы вернуть ей Силезию, эту северную Ломбардию, о которой венский двор столь сожалел и которую так упорно пытался вернуть, что даже целых тридцать лет оставался союзником Франции. Взвесив все возможности, Наполеон ограничился двумя и решил выбирать между Австрией и Россией.

Но Австрия скрылась за непроницаемой завесой. В то время как французский посланник в Вене генерал Андреосси ежедневно сообщал о тревожных событиях, проведении воинского набора, закупках лошадей и формировании складов, присланный в Варшаву австрийским двором барон Винцент, напротив, непрестанно твердил с видимостью величайшей искренности, что изнуренная Австрия неспособна к войне и полна решимости поддерживать мир; что в ее действиях следует видеть не угрозу Франции, а только меры предосторожности, вызванные ужасной войной, ведущейся вблизи ее границ, и в особенности возмущениями в Галиции, весьма взволнованной восстанием Польши.