История одиночества

Обстоятельства, заставлявшие трудоспособных людей отправляться в пешие путешествия, варьировались – от самой насущной необходимости до самого случайного удовольствия. Они ходили, потому что все в их сообществе всегда ходили, однако функция такого упражнения становилась в этот период все более литературной. Удовольствие Джона Клэра в его исследованиях было как очень личным, так и широко распространенным среди писателей, разрабатывавших то, что Энн Уоллес называет «перипатетическим» режимом литературы[177]. По его словам, в его распоряжении были как воспоминания о собственных странствиях, так и большое количество стихов и прозы об исследовании сельской местности. Джеймс Томсон во «Временах года» неоднократно возвращался к идее о необходимости одиночного побега в тишину сельской жизни:

          И тому,Кого природа с мудростью манят,Пора покинуть низкую толпуИ воспарить над бренностью вещей…Так я, один, в раздумья погружен,

Не раз по лугу темному бродил[178].

Он писал о вдохновении, источник которого не общество, а «отшельника приют, / Который смертный редко обретет»[179]. К концу XVIII века это обобщенное ощущение, которое у Томсона не относилось ни к конкретному пейзажу, ни к персоне пешехода, становилось все острее. Роберт Блумфилд, успех «Сына фермера» которого придал Клэру уверенности в том, что поэт-самоучка сможет обрести аудиторию национального масштаба, перенес чувства Томсона в тяжелую картину жизни рабочего на саффолкской ферме. Он писал о первобытной природе, все еще доступной для шагающего труженика[180]. Развитие воображения требовало способности найти своего рода внутреннее изгнание среди окружающих дом тропинок и полей:

Воображенье не цветет,Где грубая вражда слышна,Покой родит его восходИ утренняя тишина[181]

.

Клэр взял на вооружение понятие «покой» (retirement) и перевел его на язык чувств – чувств по поводу полей, в которых он гулял близ Хелпстона. Самое компактное изложение этого опыта было записано в лечебнице в Хай-Бич не позднее 1855 года:

Есть прелесть в Одиночестве: о нейНе знает мир, тщетою обуян.Душа зеленой радостью полейУпьется и излечится от ран.Коль эта прелесть преступленье, грех,

Уединенье превратит тюрьмуВ блаженство; он внимает птичий смех –Ему, как Крузо, сладко одному.

Крузо сопровождал Клэра с детства: «роман „Робинзон Крузо“, – вспоминал он, – была первая серьезная книга, попавшая мне в руки, как я научился читать»[182]. Эта история служила источником не только приключений, но и трудностей: «Новые идеи из этой книги были теперь на вооружении новых Крузо и новые Острова Уединения постоянно преследовали меня в моих путешествиях в школу и из школы»[183].

Присутствие героя Дефо в ландшафте Клэра отражало его погруженность в литературу о странниках и одиночках. Он также смотрел на свои поля и сквозь призму поэтов-романтиков, которых много читал с самого начала карьеры[184]. Вордсворт обошел красочно описанный Озерный край и половину Европы и гордился «независимостью сердца», которой он достиг, «Когда я научился ощущать / Дух одиночества и полюбил его»[185]

. Мало было смотреть на захватывающий пейзаж с одной точки зрения. Сам акт и скорость одиночного пешего движения обостряли все чувства и открывали разум для более глубокого ощущения. В «Прелюдии» Вордсворта описывается выход на прогулку в тишине раннего утра:

Так по дороге этой молчаливойЯ продолжал мой путь и черпал силыИз тишины, что словно сон была,Но слаще сна. Везде – вокруг меняИ надо мной – был безмятежный мир.Я не смотрел вокруг, и сей покойНе зреньем был воспринят – я сказал бы,Что ощущал его всем существом[186].