История одиночества

Сторонники новых институтов рассматривали личную изоляцию не как результат, а как причину отказа от семейной жизни. Движущую силу роста сестринства исследовал сочувствующий англиканский епископ А. П. Форбс:

У тысяч и тысяч людей нет никакой родни; других бросили бессердечные родители; у третьих был кто-то, кто служил им опорой, но смерть забрала у них эту опору; четвертые были оставлены своими защитниками, вступившими в новые связи. Такое положение дел наблюдается более или менее во всех классах общества. Всюду есть те, кто в силу обстоятельств оторван от домашних связей или чьи связи настолько слабы, что они находят законное занятие, которое несет в себе сострадание и любовь многих и сестринское отношение святости и чистоты, истинное благословение. Если не задуматься об этом как следует, едва ли можно представить себе, сколько в этой стране одинокости от всех этих причин; и мы без сомнения утверждаем, что, сравнивая с другими государствами Европы, ни в одном нет таких дома и приюта, какие дают эти сестринские общины, или столь же благословенных, как эти[518]

.

Под «одинокостью» Форбс имел в виду нечто близкое к тому, что сегодня понимается под одиночеством и что будет рассмотрено нами в седьмой главе. Это не были женщины, решившие сбежать от общества. Скорее они были вынуждены – в силу демографии, социальных условностей и профессиональных запретов – жить, не имея близких отношений или целенаправленного институционального участия. Перепись 1851 года подтвердила давнее подозрение, что в викторианском обществе было слишком много женщин, чтобы все они могли исполнить свое предназначение, связанное с браком и материнством[519]

. Более чем полумиллионный избыток женщин в почти двадцатимиллионном взрослом населении обусловил неизбежное для многих из них будущее – жить в лучшем случае на периферии семей своих родственников.

Для этих женщин, равно как и для тех, которые, пусть и нашли себе мужей, не видели больших перспектив, чтобы реализовать свою умственную и нравственную энергию, формальное сестринство представлялось все более привлекательным[520]

. Оно означало сформированное, поддерживающее сообщество, выражение их христианской веры и – впервые – возможность приобрести профессиональные навыки, которые можно было бы поставить на службу обществу, столь явно подверженному угрозе нищеты и связанных с нею лишений. Анна Джеймисон объясняла:

Есть тысячи и тысячи женщин, у которых нет ни защиты, ни руководства, ни помощи, ни дома и которые под абсолютным влиянием обстоятельств и необходимости, если не порыва и предпочтения, стремятся проявить в большом сообществе заботу, домашние инстинкты, организаторские способности, которыми Бог наделил их; но эти инстинкты, забота и способности должны быть сперва надлежащим образом развиты, затем надлежащим образом испытаны, а затем уже направлены в широкие и полезные русла соответственно индивидуальным наклонностям[521].