История одиночества

Особое внимание уделялось управлению современными системами связи. В период, когда «почта за пенни» начала расширять категорию сетевого уединения – средства, с помощью которого человек мог быть один и при этом легко контактировать с другими, – закрытые ордены стремились не только ограничивать визиты семьи и друзей извне, но и контролировать получение и написание писем[546]. Автор критического обзора «Сестринства в Церкви Англии» выражал сожаление по поводу «того факта, что эти монастырские учреждения закрыты для всех нежелательных посещений и что любой из их обитателей может быть изолирован от любых контактов и от общения с семьей и друзьями»

[547]. Обитатели были ущемлены в возможности облегчить свое чувство физической изоляции на всех уровнях. Корреспонденция подвергалась цензуре по очевидной аналогии с тюремной почтой, книги отсеивались по объему и содержанию. Это было двустороннее исключение: обитатели не могли рассказать посторонним о своей жизни; посетители не могли свободно войти в помещение, чтобы все узнать самим. По мнению критиков как женских, так и мужских общин, требовалось как минимум расширить недавно учрежденный аппарат государственных инспекторов. «Если обители и монастыри должны существовать по всей этой свободной стране, – утверждал автор книги «Английские монастыри – что это такое?», – то на тех же самых условиях, что и приюты, и тюрьмы»[548]

. В парламенте был предпринят ряд попыток создать инспекцию по закрытым орденам, каждая из которых была разбита тем возражением, что все это частные обители, подчиняющиеся соответствующей церковной иерархии. Религиозным орденам удалось избежать и другого варианта проверки – со стороны созданной в 1853 году Комиссии по вопросам благотворительности[549].

«Правда в том, – писал Хобарт Сеймур в «Женских монастырях» (1852), – что всю внутреннюю жизнь монастырской системы скрывает завеса; секретность, загадочность и маскировка – вот ключевые элементы ее природы»[550]. В этом непрозрачном мире мог расцветать любой порок, особенно когда дело касалось впечатлительных девушек, оторванных от естественной власти своих родителей. И в документальных (насколько можно предполагать) исследованиях, и в расцветшей сенсационной литературе присутствовала навязчивая одержимость подавленной сексуальностью. Красивых молодых женщин заставляли уйти из их семей и подвергали скрытым соблазнам и злоупотреблениям за высокими стенами и запертыми дверями[551]

. Генерал сэр Ричард Фейр в книге «Разоблаченное монашество» (1890) обобщил критику более чем за четыре десятилетия. Едва вновь прибывшие принимали обеты послушания, бедности и целомудрия, они оказывались беззащитными перед репрессивным режимом, «опирающимся на свободное использование клеток и подземелий, а также перед бесчеловечной жестокостью и пытками этой системы, которые за нескольких лет сводят тысячи подвергшихся им молодых девушек либо с ума, либо в преждевременную могилу»[552]. Различие между медитативной кельей древнего монастыря и карцером современной тюрьмы было размыто. Сочетание духовной тирании и физической изоляции в запертых помещениях представляло серьезнейшую угрозу для психической устойчивости молодых женщин, которые, как признавалось, были гораздо менее способны противостоять подобному давлению, чем послушники мужского пола.

Общее осуждение сестринства периодически усиливали локальные скандалы, которые охотно подхватывала национальная пресса. В 1852 году Генриетта Гриффитс сбежала из Норвудского монастыря и рассказывала о нем, в частности, следующее:

Меня держали в одной комнате три недели, с четырех утра до девяти вечера, и не разрешали выходить ни с какой целью. Еду мне приносили. В комнате было место только для стола и стула, но ни того ни другого там не было, и мне приходилось лежать на полу. Там было окно, но оно было закрыто, и я все время находилась в темноте[553].