История всемирной литературы в девяти томах: том второй

В его стихах звучит также протест против социального неравенства, народный мотив «одни и другие», который повторяется не только у его ближайших преемников, но и позже — у многих выдающихся поэтов (Насир Хосров, Саади и др.).

У этих — мясо на столе, из миндаля пирог отменный, А эти — впроголодь живут, добыть им трудно хлеб ячменный.

О ком бы ни писал Рудаки — о высоких покровителях, о самом себе, о своих героях, он всегда открывает новую грань обыкновенной человеческой личности. Поэт часто использует образы, взятые из повседневной жизни, из быта.

Показательно стихотворение, направленное против панегирической поэзии, которую он называет «иссохшим ручьем Эллады»:

Для радостей низменных тела я дух оскорбить бы не мог,Позорно быть гуртоправом тому, кто саном высок.В иссохшем ручье Эллады не станет искать водыТот, кто носителем правды явился в мир, как пророк.

Мой стих — Иосиф Прекрасный, я пленник его красоты,Мой стих — соловьиная песня, к нему приковал меня рок.Немало вельмож я видел и не в одном распозналПритворную добродетель и затаенный порок.Одно таил я желанье: явиться примером для них,И вот… разочарованье послал мне в награду бог.(Перевод В. Левика)

Для Рудаки характерно двоичное деление внутри бейта и даже внутри каждой его строки. Нередко подобная членимость бейта обусловлена противопоставлением или сопоставлением двух образов, а иногда она выражает поэтический параллелизм:

Не любишь, а моей любви ты ждешь.Ты ищешь правды, а сама ты — ложь.

Такая структура стиха придает ему знакомые нам по древней иранской традиции симметричность и контрастность.

Рудаки присуща эстетика простого и обычного. Свой труд поэта Рудаки сравнивает с мастерством умельца-ткача, а стихи — с гранитом:

Ведь я из тех поэтов, что приносят новые вести и слова говорят,Я делаю шелковистый бейт из гранита.

Рудаки не приспосабливался к правилам панегирической поэзии, а подчинил ее своим законам. Совершенство стиха Рудаки ярко проявляется в его касыдах ‹«О старости»› и ‹«Мать вина»›.

Первая, автобиографическая, потрясает тем, что это не печальная повесть о старости, а гимн молодости, вечной красоте и радости жизни. Именно эта контрастность, внутренняя противоречивость, мгновенные переходы от упоения молодостью и радостных воспоминаний к скорби и безнадежности составляют суть трагического оптимизма Рудаки. Единство эстетического и этического идеалов раскрывается здесь очень ярко:

Я в мягкий шелк преображал горячими стихамиОкаменевшие сердца, холодные и злые ………………… Ты видишь: время старит все, что нам казалось новым,Но время также молодит деяния былые.Да, превратились цветники в безлюдные пустыни,Но и пустыни расцвели, как цветники густые.

В этой касыде в мотив неодолимости растущего и расцветающего вплетены печальные ноты:

Но изменились времена, и сам я изменился,

Дай посох: с посохом, с сумой должны брести седые.

Касыда «Мать вина» — образец жанра касыды. Главное здесь — не искусные поэтические фигуры панегирика, а то, что не укладывается в них, а именно этическая часть касыды — гуманистические афоризмы о разуме и человечности.

Излюбленная антитеза Рудаки — Любовь и Разум. За этой антитезой стоит противопоставление чувственного и разумного начала, известное в древней и средневековой иранской философии. Такое противопоставление отражено и в мистических категориях — «абсолютная душа» и «абсолютный разум».

Программным можно считать стихотворный фрагмент:

        Для сада разума — ты осень,        Весна — для цветника любви.        Меня Любовь зовет пророком, —        Творцом любви себя зови!

Восхваление Разума — основа всей этической системы поэта, его понимания Добра и Зла, обличения несправедливости, но и философского примирения с превратностями судьбы. Над всеми противоположностями, полюсами и антиномиями стоит, однако, образ Возлюбленной, источника нетленной человеческой красоты и любви к роду человеческому.