История знаменитых цитат

Мы (…) застали его превосходительство за любимейшим времяпрепровождением – за картами. С самого утра бравый генерал уже садился за зеленый стол и, едва отрываясь для принятия пищи и необходимейших распоряжений, не поднимался до самого вечера, до ночи. (…) Добродушный, рассеянный, хладнокровный в опасности, Радецкий был любим в войсках (…). Справедливость требует, однако, сказать, что его проживание в пяти верстах от места действия и редкие из-за карт посещения батарей, землянок и траншей – в последние он, кажется, очень редко заглядывал – были причиною того, что целая дивизия вымерзла на Шипке.

Итак, Верещагин прямо обвинял Радецкого в беспечности – а вернее сказать, в преступной халатности, приведшей к гибели целой дивизии.

Насколько это обвинение было оправданным? Прежде всего заметим, что Верещагин был на Шипке задолго до начала морозов. Трудно поверить, что генерал, «любимый в войсках», четыре месяца только и делал, что сидел за карточным столом, не заботясь о своем замерзающем отряде. Во всяком случае, отзывы о Радецком военных историков вполне благоприятны.

Верещагин в своей подписи к картине говорил о «рапорте Радецкого» в единственном числе. Но почти сразу же отсюда возникла легенда о множестве донесений Радецкого с фразой «На Шипке все спокойно».

Уже в 1881 году генерал С. П. Зыков писал, что Радецкий «в самые тяжкие дни для его шипкинских орлов (…) скромно и кратко доносил, что на Шипке “все спокойно”, чтобы только не поселить в обществе и в войсках под Плевною напрасной тревоги» («Война 1877 и 1878 гг. в европейской Турции»). А век спустя советский историк И. А. Федосов утверждал, что во время «Шипкинского сидения» Радецкий ежедневно слал в Петербург телеграммы: «На Шипке все спокойно» («Россия и освобождение Болгарии», 1982).

Между тем в печати времен войны (откуда Верещагин только и мог позаимствовать эту фразу) о подобных донесениях Радецкого не сообщалось. Позднейшие историки, упоминая о таких донесениях, не давали себе труда сослаться на источники. Тут, безусловно, действовала сила внушения верещагинского триптиха: зачем доказывать то, что и без того всем известно?

Верещагин и в самом деле заимствовал название триптиха из русской печати. Однако эта фраза

1) не принадлежала Радецкому,

2) появилась летом, за несколько недель до начала «Шипкинского сидения»,

3) позднее уже не повторялась.

Согласно «Дневнику пребывания Царя-Освободителя в дунайской армии» (1887), «с вечера 15-го августа ружейная перестрелка [на Шипке] почти прекратилась и сегодня утром все спокойно». «Начальник штаба армии генерал-адъютант [Артур Адамович] Непокойчицкий сегодня [17 августа] телеграфировал с Шипки, что там все спокойно и отряд наш в безопасности».

Это сообщение подтверждается в другом документальном сборнике: «В “Московские ведомости” телеграфировали из Горного Студеня от 16-го августа утром: “На Шипке все спокойно”». («Война России с Турцией 1877–1878 года», 1879).

В «Полном сборнике официальных телеграмм восточной войны…» (1878) оборот «все спокойно» несколько раз встречается в телеграммах вел. кн. Николая Николаевича, главнокомандующего Действующей армией на Балканах, но ни разу – в связи с положением на Шипкинском перевале осенью – зимой 1877 г.

В репродукциях верещагинского триптиха указывается: «Местонахождение неизвестно». Предполагают, что художник уничтожил его (что с ним иногда случалось). Сохранилось лишь авторское повторение, меньшее по размерам.

Почти за 20 лет до русско-турецкой войны в США появилась фраза почти с тем же значением: «На Потомаке все спокойно» – «All quiet along the Potomac». Потомак – река на границе штатов Вирджиния и Мэриленд. В районе ее правого притока – реки Бул-Ран – в 1861–1862 гг. шли ожесточенные сражения «южан» с «северянами». В периоды временного затишья дежурной фразой военных корреспондентов было: «На Потомаке все спокойно».

Журналисты выдавали ее за цитату из приказов генерала «северян» Дж. Б. Макклеллана. Но достоверность этих приказов не больше, чем достоверность «рапорта Радецкого». Газетчики взяли эти слова из стихотворения Этел Бирс «Сторожевая застава» (1861), в котором высмеивалась пассивность Макклеллана.