Истребитель

Волчак тем временем выступал с Чернышевым на заставе, куда их доставили катером. Вернулся он воодушевленный, ему там сказали, что Буркин идиот и всех утомил, и большинство оказалось на него не похоже. Волчак убедил пограничников, что в каждой воинской части нужна парашютная вышка, как еще натренировать личный состав на действия в условиях внезапной опасности?! Он также утешил личный состав, сообщив, что пограничники нужны только в мирное время, в военное они без надобности, да и воевать, вероятнее всего, придется на чужой территории.

Дубаков доложил, что по результатам осмотра острова для взлета более или менее пригодна полоса вдоль берега на другом конце острова, но туда придется перегонять самолет вручную либо гужевым образом. Задействовать придется все население. Для Волчака это не было препятствием, он был теперь Герой Советского Союза и уже наутро организовал доставку. И вот очередная картинка: население будущего острова Волчака – переименование официально совершилось уже в следующем году, – впрягшись в самолет, волоком тащит его к месту старта. Это тоже было похоже на иллюстрацию к притче: будущее прилетело в нашу глухомань и рухнуло на нас, и теперь мы тащим его через болото, чтобы оно улетело и оставило нас в покое. Но будущее никуда лететь не хотело, колеса попадали в ямы с водой, и Волчак быстро смекнул: э, так мы доломаем последнее. Взлетку надо строить, вариантов нет.

Это было не то что верное, а единственное решение. Чернышев сразу его оценил и принялся рассчитывать длину и ширину, а Волчак быстро объяснил на заставе все значение стройки. Через два дня прилетели ремонтники из Москвы и тут же занялись шасси. К этому времени приехали газеты, в «Правде» был огромный портрет Волчака и статья Громова, в «Известиях» – интервью Бровмана со Шмидтом и приветственная телеграмма полярного исследователя из Штатов. Волчак для порядку побурчал, что мы во всем сами с усами, а как надо оценивать своих, так у нас на первых полосах мнение американцев, словно мы все это только для них, но доволен был необыкновенно. Взлетную полосу для АНТа построили за четыре дня – приехали плотники из Николаевска и сколотили такую дорожку, что любо-дорого. Волчак, только что готовившийся к опале, теперь распоряжался на строительстве что твой прораб и поторапливал во время перекуров. Топлива хватало до Хабаровска и больше – решили после Хабаровска сесть еще в Чите и Красноярске. Москва регулярно выходила на связь, передавала приветы от жен и детей, сообщала о торжественных встречах по ходу – Волчак притворно хмурился и бубнил, что не хватало гробануться на обратном пути, – видно было, что находиться на острове ему уже невыносимо. Вдобавок к Дубакову еще раз подошел гиляк в ожерелье из мелочи и снова попросил остаться, потому что дальше края света они все равно не улетят.

– Слушай, – сказал обозлившийся Дубаков, суеверный, как все герои. – Если хочешь, мы тебя отсюда увезем, а меня ты больше не агитируй.

– Нет, зачем увезем, – сказал гиляк равнодушно. – Мы дома, куда нам.

Наутро они улетели в Хабаровск. Фетинья выстрелила им вслед из ружья.

В Хабаровске их поджидал Квят. Он называл себя королем московских репортеров, все к этому привыкли и тоже называли его так, но кавычки буквально висели в воздухе. Квят был мал, юрок, похож на Цугцвангера, которого сопровождал по стране, и опостылел тот ему до нервной дрожи. Теперь он напросился с АНТом лететь в Москву – специально добирался из Петропавловска, где поджидал их, и уж в Хабаровске-то упустить не мог. Квят был летописец полярных зимовок, дежурил в приемной Ширшова, делал серию разговоров с челюскинцами, но всерьез не воспринимался – очень был суетлив; вот Бровман был у летчиков за своего, или, по крайней мере, так считал, а Квят плохо знал технику и не по делу болтал. Однако Волчак по мере приближения к Москве становился добродушней, словно чувствовал близость славы, и согласился ради репортажа взять Квята в Читу, а оттуда пусть добирается как хочет.