Истребитель

Но все устоялось и до 16 июня шло без сучка без задоринки, а там и вовсе понеслось. Накануне вылета Волчак побывал в штабе полета и сказал корреспондентам: ну какой вылет, слушайте?! Всего три недели как разрешен полет, ну это был бы авантюризм! Летим не мы трое, летит СССР, весь народ! (Это тоже было чересчур, но посмущать корреспондентов стоило, почему нет.) Мы несем на крыльях что? Честь Родины! Оттуда поехали к метеорологам, те их совсем было расхолодили, но Чернышев сказал прямо: товарищи, лучше ведь до конца лета не будет? Те покряхтели и сказали: видимо, так. Земля Франца-Иосифа всегда в циклонах, я сам читал – усиленная циклоническая деятельность, влияющая на всю Северную Европу. Вылетать надо завтра, максимум послезавтра; и в чем Волчаку не было равных – так это в искусстве сказать: хватит, решено. Там сказал он свою коронную фразу, которую потом кто только ни повторял: погода зависит от состояния летчика. Бровман был в штабе и думал: конечно, лукавят, врут, по лицам и всей повадке видно – летят скоро, до конца недели. И почему они так этого хотят? Они рискуют страшно, они будут делать то, чего никто не делал, с небывалыми нагрузками, с непредсказуемым результатом, но возможных исхода три: победа, позор или гибель – и шансов на победу, при всем героизме, не так мало. Что за удивительные люди народились в СССР! Или это в самом деле особенность русского характера – решать все авралом, доводить до экстремума? И только теперь особенность эту поставили на государственную службу, когда нашлось самое русское дело – покорение вершин, дальние перелеты? Собственно говоря, наконец установилось мировое разделение труда, – писал же один француз еще в прошлом веке: на трудное дело лучше позвать китайца, но на невозможное только русского. Теперь это невозможное стало доступно, и в России утвердился строй, поставивший невозможное на поток. В этом была величайшая мудрость Сталина. Хотя и Ленина – Ленин ведь первым сделал невозможное. Но только Сталин сумел все способности страны бросить на недостижимое, а кому оно не нужно, тех не видно, не слышно, те обыватели, и скоро их не станет совсем.

Волчак убедил главного метеоролога Альтовского, тот доложил начштаба, тот предложил рапортовать Сталину по прямому проводу. Сталин первым делом спросил, как относится к перспективе вылета экипаж и командир в особенности, «потому что командир – лицо экипажа, голова экипажа». Трубку дали Волчаку. Лицо его преобразилось. Товарищ Сталин, сказал он с удивительной смесью нежности и бесконечного уважения, хотя и сила рокотала в его голосе. Товарищ Сталин, мы сделаем все. Другого шанса не будет. Сейчас удивительная щель, когда и здесь погода не слишком хорошая, и там не слишком плохая. Просим старт.

Это было сказано с большим достоинством. Сталин никогда не отвечал сразу и тоже ответил с большим достоинством: мы посоветуемся, подумаем, сегодня вы ответ будете иметь. «А?!» – спросил Волчак у присутствующих и осмотрел всех орлиным глазом. Эти двое умели так понимать друг друга, что Волчак уже расценил ответ как положительный, и в шесть вечера передано было разрешение.

В ту ночь они спали четыре часа. Дубаков вскочил первым, глянул на часы – час, – оглушительно заорал и поднял остальных. Предстояла одна процедура, о которой не пишут в победных репортажах, лишь спустя годы упоминают в мемуарах, – клизма. Но героизм – он и в том, чтобы пройти через все, бодро сказал Чернышев. А чего вы хотите? Ссать там еще есть где, а срать, да еще с комфортом… Только требуем медбратьев, предупредил Дубаков накануне: перед сестрами унизительно. «Потерпите лично меня?» – спросил Кайсацкий. Бог с тобой, золотая рыбка. Летим чистыми, прозрачными, хохотал Волчак. Одевание было отдельным волнующим ритуалом: белье шелковое, белье тонкое шерстяное, два слоя носков, свитер, кожаные брюки (гагачий пух, дорогое стратегическое сырье!), унты, куртки. Терпеть ненавижу шерсть, сказал Волчак. Так чего ж, откажись лететь, посоветовал Чернышев, еще не поздно. Снова хохотнули.

Странно, волнения не было, приятный озноб слегка сводил челюсти. В столовой (чай с лимоном, по одному бутерброду с икрой) Альтовский шепнул Волчаку: погода ухудшается. Где? Там. Ну что же, сказал Волчак громко, не желая никаких секретов, погода испортилась, но незначительно. Никогда еще сражения не проходили по плану. Как учит нас Теодор Драйзер, – видите, мы готовились, – счастье, товарищи, приходит к тому, кто умеет ждать, но дураком назову я того, кто всю жизнь просидит в зале ожидания. Погода же, товарищи, как женщина: бывает или очень плохой, или очень хорошей. Выпьем, товарищи, за Драйзера, писателя-коммуниста! Этим Волчак разрядил обстановку.