Исцеление мира. От анестезии до психоанализа: как открытия золотого века медицины спасли вашу жизнь

Невзирая на эти события, Россия благодаря своим демографическим ресурсам оставалась весомым фактором в становящемся все более нестабильным европейском равновесии. Сэр Эдуард Грей, отвечающий за британскую внешнюю политику, возможно, чувствовал себя жонглером, теряющим контроль над пятью шарами, кружащими в воздухе. Великобритания преуспевала в течение почти столетия, в основном воздерживаясь от союзов и сделок на европейском континенте. В рамках своих полномочий она удерживала другие четыре державы (Францию, Россию, Австро-Венгрию и Пруссию или, с 1871 года, Германскую империю) от превращения в чрезмерно могущественную и доминирующую страну. Уже к первому десятилетию ХХ века эта четверка распалась на два блока, сравнимые с двойными звездами, вокруг которых, как планеты, витали меньшие государства[163]. В сущности разобщенная, не идущая ни в какое сравнение с более поздними альянсами вроде НАТО или Варшавского договора сеть конвенций и соглашений претворила в жизнь то, что Бисмарк называл «cauchemar des coalitions» – «кошмар коалиций», предполагающий создание враждебных коалиций с двумя или даже бóльшим количеством фронтов.

Мысль о том, что созданная им Германия будет окружена с одной стороны Францией, открыто жаждущей мести за войну 1870–1871 годов, а с другой – Россией, для первого рейхсканцлера представлялась кошмаром, который куда менее одаренные в плане дипломатичности и стратегического мышления его преемники не смогли предотвратить. Будучи человеком образованным, сэр Эдуард знал, что эти две страны фактически традиционно выступали основными соперниками Великобритании. Британские политические деятели рассматривали политику экспансии России в Азии как потенциальную угрозу, прежде всего для жемчужины империи – Индии. Франция, с другой стороны, была второй по величине колониальной державой – владения и стремление «grande nation»[164] к дальнейшему расширению территории становились причиной различных трений. Кульминацией этого соперничества в 1898 году

стало противостояние британских и французских вооруженных отрядов в суданской Фашоде. Решение проблемы было многообещающим для Франции и Великобритании и зловещим предзнаменованием с точки зрения внешней политики Германии: обе «западные державы» опасались конфронтации и заложили основу для заключенного в 1904 году «Entente cordiale» («Сердечного согласия», Антанты).

 Несмотря на боязнь вступать в формальные союзы, Великобритания, по-прежнему неоспоримо считавшаяся мировой державой, все больше сближалась с Францией и таким образом косвенно с Россией.

Изрядная доля вины за растущее отчуждение Германии лежала на ее правительстве. Масштабное строительство военно-морского флота Германии, в котором британские политики, адмиралы и пресса видели угрозу своему господству в Мировом океане (что было сильно преувеличено, поскольку разрыв между двумя военно-морскими силами оставался значительным), вероятно, было главным фактором, который помимо множества других разногласий стал клином, вбитым между двумя странами. Губительную роль сыграл человек во главе промышленной и научной нации Германии. Император Вильгельм II

стремился к личному господству. Его неуклюжая риторика породила и сравнение немецких войск с гуннами в речи перед высадкой с целью подавить Боксерское восстание в Китае в 1900 году (слово «гунны» молниеносно распространилось среди союзников в начале войны 1914 года и использовалось для обозначения всего немецкого), и хвастливо-бестактное интервью газете The Daily Telegraph в 1908 году. Этого оказалось достаточно, чтобы вызвать антипатию по ту сторону Ла-Манша и стать ужасом для либерального сегмента политической и интеллектуальной сцены в Германии. Великий социолог Макс Вебер мрачно предрек: «Величина презрения, которая к нам, как к нации, проявляется за границей из-за того, что мы „допустили“ режим этого человека, в конце концов, стала для нас фактором первоклассного глобального политического значения. Ни одна партия, которая в какой бы то ни было мере культивирует демократические и в то же время национально-политические идеалы, не может взять на себя ответственность за этот режим, чье продолжающееся существование угрожает нашему положению в мире больше, чем колониальные проблемы любого рода» [1].