Юрг Иенач

Тайная досада подстрекнула его вновь заговорить о своем родном городе, но у Иенача нашлись лишь хвалебные слова для достославного Цюриха и для друга далекой юности Вазера. Тогда жажда противоречия и крепкое иллирийское вино завели лейтенанта так далеко, что он принялся изображать самых почтенных своих сограждан в непотребно карикатурном виде, а на третьей бутылке обозвал его милость господина бургомистра петухом на навозной куче, а его преподобие господина антистеса круторогим бычком.

Капитан приписал эти вздорные и безвкусные выпады винным парам, разоблачившим истинную натуру молодого честолюбца, завистливого к чужим успехам, и предоставил ему резвиться в свое удовольствие, что лейтенант и делал, забыв меру и время, сам же Иенач стоял на том, что в недавнее неспокойное время Цюрих проявил много благоразумия и стойкости, а если и прикрывался предусмотрительным нейтралитетом, то этим принес только пользу и всей Швейцарии, и Граубюндену.

Чувствуя, что пребывание в Венеции для него небезопасно, граубюнденец пристально и внимательно следил за всем, что только было доступно его наметанному и зоркому взгляду: даже и в этой уединенной таверне он не находил покоя и предпочел выйти на узкую прибрежную полосу, невзирая на саркастический хохот ни о чем не подозревавшего Вертмюллера.

— Нейтралитет! — выкрикнул лейтенант, вслед за Иеначем прыгнув в гондолу. — По воле проказницы судьбы мне в руки попала бумажка — из нее вы с умилением узнаете, чего стоит наш честный, строго продуманный нейтралитет, а заодно наша бесхитростная гражданская добродетель. Каковы лицемеры и фарисеи!.. Хотите знать, во что ценится каждый наш ратман и цеховой мастер? Недавно я от имени герцога посылал французскому послу в Золотурне бумагу с предписаниями, как ему вести себя во время предстоящего похода на Вальтеллину, — получив свою бумагу обратно с заметками на полях и дополнениями от посольства, смотрите, что я нашел… Это было невзначай засунуто между листами в виде закладки.

Он развернул узкую полоску бумаги с перечнем цюрихских должностных лиц, а рядом стояли цифры, одни побольше, другие поменьше, но каждая была помечена предательским обозначением ливра. Правда, в итоге Сумма получалась мизерная.

Тут уж Иенач расхохотался от души.

— Вот так подкуп! Нечего сказать! — насмешливо воскликнул он. — Однако нельзя их не похвалить. Из того, как они осторожно и стыдливо прячут эту подачку, видно, что у них еще сохранилась порядочная доля честности. Наши Салисы и Планта с аристократической непринужденностью открыто берут у иностранцев деньги, да и такие ли деньги!

Пока Вертмюллер просматривал свой туго набитый бумажник, Иенач с тревогой пробежал глазами бесславный список, по счастью, не нашел там имени Вазера и неожиданно разорвал листок на мелкие кусочки. Лишь увидев, как белые клочья колышутся вдалеке на тронутой вечерним ветерком поверхности воды, Вертмюллер понял, что произошло, и едва сдержал вспышку досады.

Иенач же спокойно пояснил, что счел нужным так поступить из дружеской заботы о нем, ибо эта бумажка ни ему, ни людям, кроме неприятностей, ничего бы не доставила. Как-никак Цюрих был ему колыбелью, и сыновний долг повелевает скрывать мелкие слабости преданной матери.

— Я не углядел за вами, капитан, из-за этого вот письма, — сказал лейтенант. — Оно, оказывается, до сих пор не распечатано, а уже три дня лежит у меня в бумажнике. Я совсем о нем позабыл. Это мне пишет мой кузен. Хоть он и протестант, однако успешно занимается торговыми делами в Милане и пользуется благоволением наместника Сербеллони. Дозвольте мне в вашем присутствии ознакомиться с содержанием письма.

Иенач утвердительно кивнул, и Вертмюллер занялся чтением, сперва желая лишь овладеть собой после взорвавшего его самовольства Иенача, а затем не на шутку заинтересовавшись и самим письмом.