Юрг Иенач

В своем родном Цюрихе он наслушался самых различных отзывов о вожде граубюнденской партии. На шумливых собраниях ремесленных цехов Юрга Иенача именовали народным героем, в среде отечественных политиков — бессовестным кровопийцей и проходимцем. Однако Рудольф Вертмюллер совсем еще юнцом оставил родину, чтобы получить военное образование, а в шестнадцать лет, радением высоких покровителей, был зачислен в свиту и приближен к особе благородного герцога Генриха Рогана.

Он не забыл, как волновали его отроческое воображение беззаветная отвага и стойкость, проявленные Иеначем в народной борьбе против испанцев. Но из более ранней поры он помнил, какое негодование вызывало в его семье участие свирепого протестантского проповедника в нечестивых демократических судилищах, где не гнушались запугиваниями и политическими убийствами, и как ему бывало смешно, когда его наставник, сокрушаясь по этому поводу, воздевал руки к небесам.

Еще одно впечатление детских лет отчетливо и ярко вставало перед ним. На городской ярмарке он стоял однажды среди затаившей дыхание толпы перед балаганом уличного певца и слушал стих за стихом нескончаемую повесть об одном кровавом злодеянии. Балаганщик тыкал хлыстом в ярко размалеванную доску, на которой кричащими красками были изображены страшные сцены. Посредине трое так называемых граубюнденских Теллей обступили свою жертву, злосчастного синьора Помпео, которого в ночной рубахе извлекли из дымохода. Один из них замахивался топором на длинном топорище, — он-то и был знаменитый пастор Иенач! За ужином взволнованный мальчик рассказал о новоявленных Теллях, а его отчим, полковник Шмидт, весь побагровев, строго-настрого запретил ему поминать при нем этих кровожадных мерзавцев.

Теперь же Вертмюллер смотрел в лицо этому человеку с двоякой репутацией и видел, что он совсем не тот, каким жил в его воображении. Вместо сомнительной фигуры грубоватого демагога-проповедника перед ним сидел вылощенный офицер, по-светски уверенный и непринужденный в речах и манерах. Переписываясь с Иеначем от имени герцога, он успел убедиться в незаурядных военных способностях бывшего пастора, а тут вдруг в разговоре с герцогом неожиданно проявилось подкупающее обаяние граубюнденца, придавшее сугубую выразительность его суровым чертам и теплым словам. Молодой уроженец Цюриха отнюдь не был простачком и невольно задавал себе вопрос, насколько правдива эта сердечность. Конечно, она изливалась непосредственно, от полноты чувств, однако видно было, что ее чары метят прямо в цель, а воздействие их на герцога рассчитано и даже предусмотрено заранее.

Миновав два-три мелких протока, гондола ненадолго свернула на главную венецианскую артерию Канале-Гранде, где среди скопления гондол и рыбачьих лодок еще медленно и горделиво скользила вдалеке герцогская ладья; затем они нырнули в тень узких лагун, понеслись к северной окраине города и выплыли на тихую морскую гладь.

— Вы сражались в Германии, капитан, прежде чем предложить свои услуги Республике Святого Марка? — спросил Вертмюллер; ему не терпелось завязать разговор, а спутник его был занят собственными думами.

— Да, под началом Мансфельда. А затем дрался под шведскими знаменами вплоть до злосчастной битвы при Люцене, — рассеянно ответил Иенач.

— Как злосчастной? Ведь это же была решительная победа! — воскликнул молодой офицер.

— Лучше бы она обернулась поражением, зато не угасли бы его лучистые глаза, — промолвил граубюнденец. — Смерть одного человека изменила всю картину мира. При Густаве Адольфе война не была бессмысленным кровопролитием: он сражался за свою высокую цель — создать могучую северную державу для защиты евангелической свободы, а такая держава стала бы опорой и оплотом мелких протестантских общин, включая и мой родной Граубюнден. Эта вожделенная цель со смертью великого короля сделалась для нас недоступна, и война, не одушевляемая им, превращается в кровожадное чудовище. Что же теперь осталось? Бессмысленная бойня и алчный дележ добычи. Под стягом Густава Адольфа граубюнденцу не зазорно было сражаться; с готовностью отдавая жизнь за протестантское дело, он знал, что пролитая им кровь благодатными ручьями притечет назад, в его родной край. Ныне же каждый рвется восвояси, чтобы заняться собственными делами.

— Неужто вы полагаете, что один человек, будь он даже Густав Адольф, может перетянуть чашу на весах судьбы? — спросил заядлый спорщик Вертмюллер. — Да и все равно завистливые немецкие государи оплели бы его кознями, как болотными травами, а коварный союзник Ришелье выбил бы у него почву из-под ног, едва он протянул бы руку к германской короне. И ничего бы он не достиг, кроме крушения давно прогнившей Священной Римской империи. Благочестивый шведский король представляется мне противовесом Валленштейну. Этого изображали богопротивным смутьяном и пугалом, а тот умер в ореоле святости; по моему же разумению, оба они, без всякого на то права, навязывали миру свои деспотические замыслы и оба, просверкав точно огненные метеоры, тут же угасли.