Юрг Иенач

Мировой механизм опять завертелся как положено, и мы опять ведем привычный счет по установленным раз и навсегда правилам. Франция и Швеция предоставят немецким протестантам вожделенную свободу евангелического исповедания, но оба благодетеля отхватят в уплату за такое богоугодное дело по жирному куску немецкой земли.

— Что я слышу? — насторожился граубюнденец. — Вы, мой юный друг, говорите о подлом захвате чужих земель, как о мелочной торговле? Вы, швейцарец? Я бы устыдил вас, если бы не думал, что вы пошутили! И это вы считаете положенным ходом событий? Вы признаете право сильнейшего в самом его грубом бессовестном обличии и отрицаете божественную сущность выдающейся личности?

На это Вертмюллер только тихонько свистнул и взглянул на своего собеседника с затаенной насмешкой. Тот по-прежнему казался ему ненадежной и сомнительной личностью, едва ли способной вершить судьбы мира.

Но Иенач смерил его гневным взглядом.

— Вы жестоко ошибаетесь, если полагаете, что я говорю об единичной личности, которая оторвана от родных корней и, не имея почвы под ногами, рыщет по свету в своекорыстных целях. Нет, я имею в виду другое — когда целый народ воплощает свою человеческую сущность, свою душу, свое горе и позор, тоску, гнев и месть в нескольких своих сынах, а хотя бы даже и в одном из них. Овладев его душой и телом, народ вдохновляет его на самые для себя важные деяния. И тут уж хочешь не хочешь, а твори чудеса! Оглянитесь вокруг! Посмотрите, как со всех сторон теснят нашу с вами маленькую отчизну новые растущие державы. И скажите по совести: чтобы утвердить свою независимость, разве достаточно нам будет обычной любви к родине и расчетливой меры самопожертвования?

Лейтенант сперва оставил без ответа этот бурный поток слов, исторгнутый оскорбленным чувством. В его смышленых серых глазах был написан вопрос: кто ты — герой или фигляр?

Теребя свою едва пробивающуюся эспаньолку, он смотрел назад, на город, где сейчас в забавном ракурсе с задней стороны была видна помпезная скульптурная группа на крыше самого высокого сооружения — новой иезуитской церкви. Ангелы и апостолы на железных подпорках своими простертыми крыльями и развевающимися мантиями разительно напоминали огромных, наколотых на булавки бабочек.

В Цюрихе люди так же мелки, как и обстоятельства их жизни, — заговорил он, — а Граубюнден, не взыщите, капитан, мне пока что знаком лишь по урокам стратегии как удобный плацдарм. Если вам угодно разыграть там роль Леонида, я искренне пожелаю вам оказаться удачливее его. А сам останусь при своем мнении. Исключительные личности и вспышки великих страстей преходящи по несовершенству человеческой природы, а потому ничего довершить не могут. Чтобы построить из хаотически нагроможденных частиц нечто путное, на мой взгляд, нужны более положительные свойства: знание людей, вернее сказать, тех ниточек, на которых они пляшут, железная дисциплина и умение проводить свою линию при любой смене лиц и обстоятельств. А в этом они-то непревзойденные мастера! — И он с полусерьезной, полунасмешливой гримаской указал на пышный фронтон иезуитского храма.

И тут, то ли от праздности, то ли под влиянием минутной прихоти, молодой лейтенант разразился хвалебным гимном прославленному ордену, что из уст цюрихского уроженца и адъютанта при герцоге-кальвинисте огорошило бы самого невозмутимого слушателя.

Начал он исподволь, нащупывая почву и задавшись целью вывести из себя и разоблачить капитана. Но так как тот не принял вызова, лейтенант постепенно занесся в своих восхвалениях невесть куда. Именно отцы иезуиты, утверждал он, первыми внесли смысл и порядок в противоречивое антиобщественное и антигосударственное учение первоначального христианства. Лишь после того, как мудрый орден дал свое толкование христианской морали, она стала приемлема и даже завлекательна. Сумбур туманных, враждебных мировому порядку идей хитроумные отцы иезуиты с невиданной ловкостью превратили в нечто практически полезное, на потребу всем вкусам и уровням развития.

— Вы видели, как устроена внутри их новая церковь? — неожиданно спросил он. — Ей-богу, не во всяком театре бывает так красиво и нарядно.

Граубюнденец молча терпел эту задорную и беспорядочную болтовню, — так большой дог, лежа в своей конуре, злится, но лишь тихонько рычит в ответ на тявканье общительной шавки, непрошеной гостьей залезшей к нему.

Тем временем гондола достигла Мурано и пристала к берегу, неподалеку от церкви.

Иенач направился в ближайшую таверну и заказал самые непритязательные кушанья, а своему спутнику объяснил, что он устал и проголодался, совершив вчера такое путешествие по морю и проскакав прошлую ночь в Падую и обратно; он предлагает отдохнуть часок на берегу моря, отказавшись на сей раз от трапезы «Под зеркалами» и от лицезрения венецианок на площади Святого Марка.

Порядком раздосадованный такой заменой обеда и упорным молчанием граубюнденца, Вертмюллер принялся выкидывать самые головокружительные словесные фортели, причем разглагольствовал один за двоих.