Юрий Дроздов. Начальник нелегальной разведки

Если обращаться к военным годам (пусть уже и 30 лет назад это было), Дроздов для Кулака был «салага мамлей» и не мог этого не сознавать. Сейчас он генерал, начальник, но ведь и его сотрудник не лыком шит — учёный, доктор наук. Значит, всё это учитывая, Юрий Иванович определённо должен был поддерживать с ним и некоторые неформальные отношения. Делать вид, что это всего лишь один из твоих подчинённых, было нельзя: не поняли бы в коллективе, даже могли осуждать. Мол, ревнует командир к прошлому…

И вообще к Алексею Исидоровичу отношение было особое — не только в нью-йоркской резидентуре, но и в московском Центре: Герой, чуть ли не единственный тогда из действующих сотрудников разведки.

А вот далее неясно абсолютно всё! Ладно если бы только нам, сторонним наблюдателям, так ведь даже и генерал Соломатин рассуждал так:

«Эта история и по сию пору — одна из самых таинственных и интригующих в летописи спецслужб. Вопросов в ней гораздо больше, чем ответов, и, возможно, всей правды нам не узнать никогда»[168]

.

То, что известно об «этой истории», никак не стыкуется со всей предыдущей жизнью Алексея Исидоровича: весной 1962 года он явился в представительство ФБР в восточной части Манхэттена, потребовал встречи с начальством и откровенно объяснил, кто он такой.

«Своё решение он мотивировал тем, что в СССР не ценят его способности и не продвигают по службе в КГБ. В ФБР новый агент получил псевдоним „Федора“, а в ЦРУ — „Скотч“. За годы сотрудничества с ФБР он раскрыл сведения о сотрудниках КГБ в Нью-Йорке, сообщал о ежегодных заданиях резидентурам по сбору информации в области науки и техники, а также перечни вопросов, которые интересовали руководство разведки. Он помог установить объекты интереса КГБ в военной области, прежде всего в сфере производства вооружений. Учитывая ограниченные возможности ФБР для проникновения в советскую колонию в Нью-Йорке, Кулак являлся весьма полезным источником информации»[169].

Но как же его «не ценили и не продвигали»?! Работал в Нью-Йорке совсем не младшим опером, и по своему статусу, разумеется, «по помойкам не шарился». Версия «неудовлетворённости» явно отпадает.

Не представляется состоятельным и вариант, предложенный американским писателем Томом Мэнголдом:

«Оказавшись в состоянии личного кризиса, нередко переживаемого мужчинами в среднем возрасте, он пришёл в местное управление ФБР и предложил свои услуги в качестве перебежчика на месте, то есть выразил готовность сотрудничать с американской контрразведкой, оставаясь на своём посту в КГБ»[170].

Чтобы русский мужик, да ещё фронтовик, заморачивался каким-то «кризисом среднего возраста»! Это у американцев, у которых психоаналитик является чуть ли не членом семьи, сплошные кризисы — почему автор и делает подобные выводы, не понимая, что у наших граждан всё было несколько проще. Недаром утверждал пролетарский поэт, что «у советских собственная гордость». И психология в общем-то тоже своя.

Вот и генерал Соломатин недоумевал:

«Алексей Кулак — фронтовик, герой, перспективный учёный, блестящий офицер, скромняга в быту и не проявлявший особых амбиций на службе — не вписывался ни в одну из привычных категорий (изменников. — А. Б.

). Денег на шпионаже он, похоже, не заработал. В Америке оставаться не захотел. Советскую власть уважал.

Тогда — что? Загадка»[171].

Пусть не смутит кого-то утверждение о непроявлении «особых амбиций». В последнее время у нас часто можно слышать о разного рода «амбициозных проектах», между тем как «амбициозность» всегда имела в русском языке негативное, отрицательное значение. «Амбиция — обострённое самолюбие, а также спесивость, чванство», — объясняет классический Словарь русского языка Сергея Ивановича Ожегова.

И вот, кстати, свидетельство ещё одного из тогдашних коллег Алексея Исидоровича:

«В отличие от других членов советской колонии Кулак не интересовался приобретением вещей, пользовавшихся в тот период особым спросом: транзисторных радиоприёмников, магнитофонов, другой бытовой техники»[172]

.

Вопросы и сомнения возникали и у американских «коллег»:

«Нельзя исключать, что как Кулак, так и здание конторы ФБР могли находиться под наблюдением советской разведки. Юджин Питерсон, который 15 лет проработал в контрразведке ФБР и возглавил советский отдел, согласился с мыслью, что если „Федора“ был искренен, то он испытывал судьбу, избрав такой путь установления первичного контакта. По мнению Ю. Питерсона, „это было рискованно, причём возникло много вопросов“»[173].

Откроем тайну: подавляющее большинство профессионалов мыслит одинаково, хотя и будучи противниками друг друга. У каждой профессии свои законы, так что даже «марксистский подход» (в советские времена он у нас был к любому вопросу, а потому и был достаточно формальный) не мог изменить их коренным образом.

Неудивительно, что те же вопросы возникли у Бориса Александровича: