Южный крест

— Известно — был. Все доподлинно, товарищ комбат. Захватил документы наших убитых. Шестеро. А четверо живы. Только ранены. Так вот, значит, наши в ближнем подъезде, а немцы в дальнем, на первом этаже.

— Много?

— Да нет, не сказать, чтобы много. Двоих слышно, все — «харя», «харя…»

— Это что?

— Выговор у них такой, товарищ комбат. Должно, их там больше. Только слышно — двоих. Я так думаю, которые у пулемета. Торчит во втором окне от угла. В нашу сторону глядит. С другой стороны нету. А в подвале бабы, ребятишки… Видно, раненые есть аль хворые, слышно — стонут, пить просят.

Темнота редела, черное сделалось синим. Рядом Агарков: лицо вытянулось, застыло — ждет приказа. Знает: поведет он. И Мишка Грехов ждет.

Капитан Веригин почувствовал, как заныли скулы. И спину схватило жесткой судорогой.

Потом пройдет, обо всем забудет.

— Грехов. Пулеметы на фланги, чтоб дальний торец — под перекрестный огонь… Чтобы ни одна… Ясно?

Капитан Веригин не видел, как ощерился Мишка Грехов: уже поставил, будьте уверены.

— Агарков! Бери шесть человек. Сам — седьмой. Хватит. Не стрелять. Вон как Анисимов, ясно? Ножи у всех?

— У всех, — ответил Агарков.

— Давай!

Агарков спросил:

— А если пленные?..

Веригин посопел. Подумал, кашлянул:

— Давай!

Агарков пригнулся, перебежал… Было слышно, как он вполголоса матерится. Из ямок, из-за насыпей поползли. Трое стали забирать в сторону, правее, а четверо — прямо. Сколько им ползти — минуты три, пять?..

Если бы пораньше…

В чернильной синеве капитан Веригин видит Агаркова. Тот работает правой ногой, а левую как-то странно волочит, будто она у него параличная. Может, ранен? Такой здоровенный, черт, увидят немцы. Но вот пропал. И опять ползет. Приподнял голову… Но нет, вроде бы не Агарков. А вот уже никого не видно. И не слышно. Сейчас немцы заметят.

Заметят иль не заметят?

Рядом Семей Коблов шепотом говорит:

— Хуже нет…

Капитан Веригин понимает: хуже нет смотреть и ждать. Он слышит удары своего сердца, гулкие, частые, чувствует каждую жилочку — ждет.

Вот… Сейчас…

В глазах горячо и больно от напряжения. Хочется зажмуриться, как будто немецкий пулемет непременно ударит в него, прямо по глазам.

Сейчас.

Но выстрелов нет. В чем дело? Может, лежат?

Тряхнул головой, отбросил эту мысль. Но она вернулась, прилипла: семь человек. Тут, не считая пулеметчиков, с ним остались двое.

А командир полка ждет. И командир дивизии…

Ждут, надеются.

Веригину вдруг показалось, что все минуты истекли. Негромко позвал:

— Коблов, Лихарев…

Кругом так тихо, словно нет никакой войны. Даже ракеты на Мамаевом кургане перестали бросать.

— Лихарев, слышишь?

По ушам резанул визгливый женский крик. Сухо треснул пистолетный выстрел…

Это что?

Прошла еще минута. И еще… Веригин различил покоробленный, пробитый осколками лист кровельного железа, детскую кровать и подушку… Цветастый наперник.

Лихарев сказал:

— Кто-то ползет.

И Веригин увидел: ползет. Хорошо ползет, как ящерица. Припомнил: Анисимов говорил про ящерицу. Не он?

— Товарищ комбат…

— Анисимов, ты?

— А то кто же, известно — я.

— Ну!

— Все доподлинно, товарищ комбат. Так что немцев снесли, сложили в одну комнату. Доподлинно, одиннадцать человек.

— Спали?

— Которые спали, которые — нет… Доподлинно, зевали, — Анисимов тихонько, вежливо засмеялся. Оборвал смех, сказал: — Шорин троих на финку взял. Страсть ноне злой. Двое суток не жрамши, оттого — злой. Ему в первую очередь поесть, а тут — двое суток… Ну, значит, вышел мужик из себя…

— Грехов, — негромко позвал Веригин. — Слышишь? Снимай пулеметы и — в дом. Гляди, ползком.

Вдруг заметил, что солдат без сапог.

— Ты что это?

— А я в носках, чтоб, значит, не нашуметь. Шерстяные носочки, домашние. Как женушка положила мне… С начала войны блюду, ни разу не надевал. А вышло такое дело… Да что теперь блюсти, допятились…

— Молодец! — сказал Веригин. — Вы с Шориным сегодня отличились.

— А как же, — заметно обрадовался Анисимов, — почитай, с первого дня войны… Мы стараемся, товарищ комбат. Уж доподлинно. А награды, так это — ладно. Абы живому остаться. — Анисимов испуганно глянул по сторонам, зябко повел узкими плечами: — Может, я не так чего… Люди не деревенские.

— Все правильно, — сказал Веригин. — Дело не в награде. Но все-таки о нынешнем я доложу командиру полка.

— Вот хорошо. Так, мол, и так, рядовой Шорин троих на финку взял. И свидетели есть. Так, мол, и так… А то как на Осколе: начальство фамилии наши записало, говорят — орлы!.. А потом, видать, забыли. Другим, доподлинно, — медали, а нам с Шориным не вышло. Только мы, товарищ комбат, ничего, мы — народ привычный.

Капитан Веригин вспомнил солончаковый бугор, солдат с гранатами. А немецкие танки — вот они… Двадцать третье августа. В тот день Шорин сказал: «Вы, товарищ комбат, не сумлевайтесь, мы — народ привычный».

Вспомнил, спросил:

— За танки, что в августе жгли, тоже ничего?

Анисимов обрадованно вскинулся: