Южный крест

В углу горела, чадила керосиновая лампа, без стекла, под ней, на полосатом матрасе, лежал Мишка Грехов. Грудь, спина укутаны бинтами. Он не стонал, казалось, не дышал. Боец Пронин, которому лейтенант Агарков приказал быть по совместительству санитаром, сказал:

— Ребра торчат. Может, только ребра задело… Тогда выживет.

Лейтенант Агарков опустился на колени:

— Миша, ты как?

— Ничего, — прошептал Мишка. — Все время пить хочу.

— Вина хочешь? Вот только можно, нет ли?.. А знаешь, о тебе командующий справлялся. Дескать, как он там?..

Мишка осторожно вздохнул, пошевелился:

— Наверху оставь только наблюдателя. Перед домом, на ровняке, два смотровых колодца. Станковые пулеметы вынеси туда. Из подвала проходы к ним… Ты слышишь? Все огневые точки надо вынести.

Голос оборвался, точно накрыло беспамятство. Лейтенант Агарков приложил руку к Мишкиной голове. Мишка тихо сказал:

— Я ничего. Сил только нет.

Его клонило в знобливый сон, голос Агаркова доходил издалека, был чуть слышен.

Командующий… А что командующий? Вон дождь пошел. Теперь бы под крышу, да соломки постелить… Котелок горячих щей…

Кругом только дождь… Непроглядная ночь. Кони тянут бричку не быстрей и не тише, фыркают, встряхиваются… Копыта вязко чавкают, в передке что-то постукивает, вот-вот сломается. «Но — иди — но-о…» Мишка понукает коней, хочет крикнуть громко, хочет дернуть вожжами, но голоса нет и сил нет. Потому что лежит больной. А рядом сидят мать и сестренка Любка. Мать седая, старая, как бабка Филимониха, что на краю села. На шее у нее, на крученой веревочке, висит немецкий Железный крест. Да нет же, это обычный деревянный крест. Вон гвозди видны. А сосед, дядя Никанор, бьет, стучит молотком, сколачивает еще один. Мишка не видит Никанора, однако знает: он. И что крест сколачивает, знает. А Любка сидит нарядная и красивая, кончила школу, стала акушеркой. Только зачем это — акушеркой? — бабы умеют рожать сами.

Дождь льет и льет, вода течет за воротник, по спине. Это потому, что крыша — совсем худая. Спина у Мишки мокрая, вода размывает спину, ему сделалось больно… Над головой, над крышей раскатился гром, дождь пошел проливной. А Любка сидит в цветастом платье с оборками, брови высокие, губы яркие…

— Миша, — сказала она, — немцы атакуют.

Мишка увидел подвальную стену, слабый свет коптилки; услышал минные разрывы, вой самолета и треск автоматов… Подумал: «Это плохо, когда во сне видят нарядными. Не к добру. И кресты… К чему бы это?»

Кто-то кричал свирепым голосом:

— Лихарев, мать-перемать, куда глядишь?

И крутая беспощадная команда, как призыв к последнему вздоху:

— Гранаты к бою!

Мишка угадал лейтенанта Агаркова. Подумал… Но нет, Мишка не успел подумать: обожгло, ударило. Страшная сила подняла его и понесла. Перед глазами шумел, бесновался огонь, ему не было конца, а Мишка все летел сквозь него, все летел… Ему стало легко и бездумно, зачем и куда лететь — все равно.

Комбат Веригин со своего КП видел площадь, трамвай на боку и сгоревший немецкий танк. Он продолжал чадить, сизый дым затягивал каменные дома, прикрывал, заслонял воронки…

Он вдруг увидел… Ему даже показалось, что площадь шевельнулась и стронулась. Как-то сузилась. Танки… Один, два, три, пять… И пехота — густо, в рост, как на параде.

Артиллерия… Что же артиллерия?

Схватил телефонную трубку, заорал:

— Вы что, не видите? Я требую!..

Дом на площади стоял простреленный, пробитый, с провалившимся нутром. Обернулся к немцам каменным лбом, заслонил собой и командный пункт полка, и командный пункт дивизии, и центральную переправу… Он стоял, точно потерпевший крушение корабль, выдвинутый из воды на сушу; был виден отовсюду, казался одиноким и заброшенным. Немцы вылизывали пулеметным огнем все подходы; наверно, им представлялось величайшей нелепостью, что русские все еще сидят в этом доме и стреляют.

Немцы были уверены, что русские уже давно не ели, у них нет воды, с часу на час кончатся патроны.

Еще одно усилие…

При поддержке танков в атаку пошли отборные солдаты. Офицеры — впереди.

Свинец колупал стены, впивался в землю, тянул, взвизгивал над головой капитана Веригина.

— Агарков! — кричал он в телефонную трубку. — Подпустите до трамвайной линии! Слышишь? — до трамвайной линии!..

Агарков не отвечал. Он шагнул к пролому в стене, вжался щекой, подбородком в кирпичное крошево:

— Огонь по команде!

Ему вдруг показалось, что в подвале не осталось никого живого. Ощутил запах сырости, дыма и плесени… Тут же услышал взводных:

— По команде!..

Три голоса громыхнули, пробежали по темному подвалу и пропали. А снаружи, с площади, накатывалось грузно; было похоже, что вот сейчас машины развалят каменные стены.

Лейтенант Агарков, словно его заворожили, неотрывно смотрел на передний танк. Как будто увидел в первый раз.

И час назад видел, и вчера, позавчера… Почти каждый день. Уже полгода…

— Лихарев! — крикнул он.

Рядом сказали:

— Готово.