Южный крест

Ординарец тут же вернулся. На лице ухмылка:

— Товарищ полковник, она говорит, что — жена ваша…

Дуся влетела в блиндаж, остановилась, шлепнула себя ладонями:

— Ой!

Обняла, стала целовать… Потом глянула кругом и опять сказала «ой»… На ней была подбитая кроличьим мехом кацавейка, солдатская ушанка и юбка из немецкой плащ-палатки. Сапоги здоровенные, кирзовые… Лицо, румяное от мороза, выглядело молодым, глаза сияли радостью. Она глянула кругом, зачастила, посыпала одесской скороговоркой:

— Я так спешила, так спешила — прямо ужас! Надо же застать на месте. Потому как говорят — скоро немцев погонят. А тогда, я ж понимаю, будет невозможно!

— Кто говорит? — спросил Федор Федорович, все еще не веря, что это Дуся, его Дуся. В Сталинграде, у него в блиндаже…

— Как это «кто»? Все говорят, весь народ. И сама я знаю: за Волгой по ночам нигде не проедешь, дороги забиты красноармейцами и пушками. Днем просторно, а ночью — прямо ужас. И все говорят, что скоро наступление. А как же? — конечно ж наступление! Потому что совсем уже пора!..

Федор Федорович смотрел на жену, верил и не верил.

— И Таня, и дедушка с бабушкой — в Челябинске. Ты ж понимаешь? — из Одессы — последним пароходом!..

И Федор Федорович почувствовал вдруг, что так и должно быть, он все время ждал свою жену: вот-вот приедет, войдет…

Дуся сняла, бросила шапку, огляделась, опять шлепнула себя руками:

— А ты прелесть как живешь! И пол деревянный, и тушенка — да? Знаешь, я не помню, когда ела мясо.

Она замолчала, минуту смотрела на мужа испуганными глазами, потом сказала тихо:

— Федя… — и вдруг заплакала. Обхватила его за плечи, ткнулась в грудь. — Мне было так страшно…

Она могла бы рассказать, как бомбили Одессу, как горел их дом. Она копала могилу для убитой соседки, перевязывала раненых, матерно бранилась, пробиваясь к пароходным трапам, а в Челябинске разгружала железнодорожные вагоны и колола дрова на лесобазе.

Федор Федорович никогда не видел, чтобы Дуся плакала. Он испугался, но, что делать, чем утешить, не знал. Только обнял ее, такую родную, такую милую… Спросил:

— Как же ты? — через Волгу…

Дуся перестала плакать.

— Очень просто. Подарила лодочнику кольцо. Помнишь, то самое. Иначе — ни в какую…

Федор Федорович увидел вдруг, что жена похудела, постарела, юбка из немецкой плащ-палатки прожжена…

— Знаешь, — сказала она, — я не хочу от тебя уезжать. Пристрой меня где-нибудь: машинисткой иль белье стирать… Я ведь все могу, сам знаешь. Попроси кого надо.

Потом они обедали, ужинали, Дуся восторгалась и Волгой, и жидкой похлебкой, и даже солдатскими анекдотами. Всем, кто заходил в блиндаж, сердечно предлагала:

— Постирать ничего не надо? Вы соберите.

Вечером, когда выдался свободный час, Федор Федорович предложил:

— Сыграем партию?

Дуся глянула испуганно: господи!.. Ведь вон когда было, еще до войны…

Неизвестно почему, однако в эту минуту Крутой понял, что стоят у черты. Он, Дуся, все — стоят у черты. Надо перешагнуть. Лиха беда начало — сделать этот долгожданный шаг…

Сейчас, забыв наказ командира дивизии, чувствуя, что не сумеет удержать себя, сказал:

— Гляди, Веригин!.. Я пойду следом за тобой!

Немцы хлынули через белую площадь, словно грязный прибойный вал. Мины разорвались в самой гуще, пыхнули дымком, разнесли, разметнули… Капитан Веригин услышал команду Агаркова, короткую, привычную, беспощадную. Услышал свои пулеметы, увидел чье-то искаженное лицо…

Лавина, в одну минуту поредевшая, изорванная, покатилась назад, но тут же, словно ее шибануло ураганом, выплеснулась опять на площадь… Длиннополые шинели, ножевые штыки, автоматы. Только лиц капитан Веригин почему-то не различал. Все казались до изумления похожими друг на друга. Может, потому, что видел немецкую атаку в сотый, а то и в тысячный раз.

Сегодня было, как всегда. И все-таки по-другому: не заныло под ложечкой, не давил сапог…

Агарков останется прикрывать. Только момент… Не упустить момент…

И командир полка ждал этого момента, и командир дивизии… Но лучше других его чувствует тот, кому надо подняться первым.

Немцы бежали и падали. Но их было все так же много, показалось — немецкий командир, который направляет атаку, решил истребить собственных солдат.

Пулеметы валили немцев, словно град пшеницу. Но все ближе, ближе…

И в момент, когда передние словно натолкнулись на невидимый барьер, сгрудились, попятились, Веригин схватился за камни.

Он давно облюбовал эти камни. И ногу поставил удобно…

— Впере-е-ед!..

Было мгновение — почувствовал туго затянутый ремень и боль в колене… Но все пропало. Только чужие шинели и каски в десяти шагах, только чей-то широко разинутый рот и беззвучный крик…

Выстрелы сыпались густо и кучно, слышен был надсадный дых сбившейся толпы, хрясткие и тупые удары…

— Впере-ед!

Каменные дома — вот они.

Капитан Веригин ищет немца. Но почему-то не находит. Мелькнул здоровенный боец. И еще один…

А немцы? Где немцы?..

Каменная стена, копоть на снегу… Траншеи, жестяной противогаз, раздавленная патефонная пластинка…

Это что, взяли?

Кто-то сует в руки котелок с водой:

— Пей, комбат.

Агарков? Уже?.. Он ведь прикрывает…